На кого еще обычно обращают внимание в Гайд-парке, так это на лежащих в обнимку влюбленных. Приезжие с «распущенного континента» при виде таких парочек бледнеют и отводят взгляд, а потом удивляются, откуда взялись слухи о том, что Англия — земля сдержанных и скромных людей? Кстати сказать, откуда вообще взялась подобная репутация? Впрочем, даже если она когда-то и была обоснованной, сегодня от нее ничего не осталось; чтобы убедиться в этом, достаточно заговорить с лондонцем о воздушных налетах!

Продолжая прогулку, я размышлял о том, что для людей, интересующихся традициями разных народов, Гайд-парк — лучшее место в Лондоне. Полагаю, иностранец оценит, как это по-английски: тысячи людей, лежащих в тени деревьев, семейные пикники, дети, собаки, крикет, и отовсюду, пронзая воздух, как жужжание насекомых пронзает неторопливый летний полдень, доносится шум Лондона.

Я подошел к эстраде, где военный оркестр играл вариации «а темы из оперетт Гилберта и Салливана. Парусиновые кресла стояли полукругом; как только музыка замирала, раздавались аплодисменты. В нескольких ярдах от сцены танцевала маленькая девочка, не старше пяти лет. Все вокруг смотрели только на нее, и она это знала, но время от времени останавливалась, чтобы убедиться во всеобщем внимании. Пухленькие миниатюрные ножки в детских розовых туфельках притоптывали по земле. Зрители улыбались девочке.

«Не правда ли, она прелесть?»

Лица родителей девочки выражали восторг и упоение. Мальчики одного с ней возраста казались гусеницами в сравнении с этой бабочкой!

Я увидел слепого мужчину с профилем Цезаря; сидевшая рядом удивительно некрасивая женщина читала ему газету. Когда у нее сбивалось дыхание или она переворачивала страницу, мужчина с признательностью улыбался. Слепые живут в мире звуков и прикосновений, поэтому его рука порой поглаживала женщину по плечу, как если бы пальцы были глазами. Подумать только, некрасивая женщина, уверенная в мужской любви! Сердечное тепло исходило от этой пары, лицо женщины преображалось, когда мужчина касался ее кожи; впрочем, на его улыбку она не ответила — знала, что он все равно не увидит, а потому просто продолжила чтение.

Ноги привели меня к Серпентайну, на берегах которого загорали розовые, как креветки, купальщики. Вдоль озера я дошел до площади Чайного домика, где мне посчастливилось отыскать свободный столик. У моих ног суетились в поисках крошек воробьи, напоминавшие повадками ручных мышей.

Этот домик — самое удобное, я бы даже сказал, самое подходящее место для того, чтобы поведать долгую и наполненную событиями историю Гайд-парка. Когда Вильгельм Завоеватель делил завоеванные территории между своими приближенными, поместье Гайд отошло рыцарю по имени Джеффри де Мандевилль, или Маневилль, предку семейства Мандевиллей и графов Эссекс. В ту пору это была просторная равнина, кое-где прерываемая невысокими холмами — нынешними Хэймаркет и Пиккадилли. Над безлюдными просторами пели жаворонки, олени щипали траву, дикие кабаны копошились в густых зарослях, а зимой, когда далекий Лондон заносило снегом по самые крыши, в Гайд-парке выли волки, чьи охотничьи угодья простирались от Хэмпстеда до деревни Чаринг.

С вершины самого высокого холма в своем поместье Джеффри де Мандевилль мог увидеть пастбища на берегах Темзы, норманнское аббатство на болотистом островке Торни и монастырскую церковь Минстер-ин-зе-Вест, построенную Эдуардом Исповедником. Когда Этла, жена Джеффри, умерла, заупокойную службу отслужили монахи — бенедиктинцы из Вестминстера; перед собственной кончиной Джеффри завещал поместье Гайд аббатству.

Во владении Вестминстерского аббатства Гайд-парк оставался почти четыре с половиной столетия. Аббатство процветало, монахи рыбачили на берегах многочисленных речек, вроде Вестборна, что брал начало в Хэмпстеде, пересекал Гайд-парк и впадал в Темзу. Когда Генрих VIII решил обзавестись своими знаменитыми охотничьими угодьями, он убедил монахов обменять поместье Гайд на пустующую обитель Хэрли в Беркшире — точно так же, как убедил Итонский колледж уступить ему лепрозорий, позднее превратившийся в Сент-Джеймский дворец. Немногие из тех, кто бывал в беркширском монастыре (в его сторожке сегодня размещается гостиница «Bell lnn»), знают, что этот монастырь — цена присоединения Гайд-парка к королевским владениям.

Завладев Гайд-парком, Генрих тут же обнес его оградой, чтобы дичь не разбежалась, а в 1536 году издал указ, запрещавший под страхом тюремного заключения охотиться «на территориях от Вестминстерского дворца до церкви Сент-Джайлс-ин-зе-филдс и оттуда до Излингтона, церкви Пречистой Девы под дубом, Хайгейта, Хорнси-парка и Хэмпстед-Хита».

Какая картина встает перед мысленным взором, когда читаешь это описание тюдоровского Лондона: город на возвышенности, окруженный живописными окрестностями, звуки охотничьих горнов доносятся из оврагов и зарослей на всем протяжении от Гайд-парка до Хэмпстеда.

Больше века, сменяя друг друга, Генрих VIII, Елизавета, Эдуард VI и Яков I охотились на этих землях. Всякий раз, когда в страну прибывал заезжий принц или новый посол, в честь этого события организовывалась охота в Гайд-парке.

Карл I больше известен как коллекционер картин, нежели как охотник. Он открыл Гайд-парк для простолюдинов, благодаря чему началась новая глава в истории общественной жизни Лондона. Сити расширял границы, первые дома поднялись на полях вокруг Сент-Джеймского парка и Пиккадилли. Знатные семьи взяли за привычку покидать родовые поместья и проводить несколько месяцев вблизи королевского двора.

Главным развлечением той поры был ипподром Гайд-парка, носивший название «Кольцо» (откуда, собственно, и полное название Чайного домика — Кольцевой чайный дом). Ипподром представлял собой всего-навсего огороженной скаковой круг и напоминал современную ярмарочную площадь. В 1632 году Джеймс Ширли написал пьесу «Гайд-парк», в которой букмекеры вели себя точь-в-точь так, как это происходит сегодня. Многие герои пьесы делали рискованные ставки, некоторые дамы выставляли «пару алых чулок» против «пары надушенных перчаток». Много лет спустя Пипс видел постановку этой пьесы в театре, причем в спектакле были заняты живые лошади.

Помимо скачек здесь устраивали гонки в экипажах и соревнования бегунов. Последние, которых иногда именовали на старинный манер странным словечком «свистуны», должны были обогнать конный экипаж, а зрители-аристократы подгоняли их тростями с серебряными набалдашниками.

Состязания вызывали бурю страстей; иногда участники, еще более азартные, нежели зрители, стремясь победить во что бы то ни стало, сбрасывали одежду и бежали обнаженными.

С Гайд-парком и «Кольцом» связано и начало моды на Вест-Энд. Минули времена, допустим, того же правления Елизаветы, когда кавалеры искали развлечений либо в азартных играх, либо в медвежьей яме в Саутуорке. Между Сити и Вест-Эндом наметился раскол, окончательно оформившийся уже в георгианскую эпоху. Гайд-парк стал первым шагом к тому блестящему, «модному» аристократическому обществу, которое образовалось при королевском дворе. Этот «первенец» Вест-Энда стал столь популярен, и так много семей покинули свои поместья ради лондонских увеселений, что Звездной палате[39]пришлось просить дворян покинуть столицу и вернуться в свои имения. В дни, когда местные лорды, рыцари и сквайры были не более чем администраторами без жалованья, им не позволялось транжирить время в Гайд-парке или Уайтхолле. Поэтому новой звезде Вест-Энда, после ложного восхода, пришлось ждать правления Карла II, чтобы наконец взойти на небосклон. Тем временем началась гражданская война, и Гайд-парк из места увеселений превратился в лагерь кавалерии Кромвеля. Король был казнен, Англия на одиннадцать лет стала республикой. Гайд-парк продали с аукциона. В архивах палаты общин имеется короткая, но содержательная заметка, датированная 27 ноября 1652 года: «Решено, что Гайд-парк будет продан за наличные деньги». Парк выставили на торги в трех лотах и продали за 17 068 фунтов 2 шиллинга и 8 пенсов. Все лондонские торговцы недвижимостью буквально позеленели от зависти.