В его голове все еще звучали слова Омара Салвоя: «В этом уравнении все еще остается смерть». «Ну вот и свершилось, – пришла в голову Кокрену пронзительная мысль, – бедняжка Дженис только что умерла, а с ней и Омар Салвой, наконец, и Тиффани, и все остальные. Неужели бог не удовольствуется этими смертями? И всем остальным, о чем говорил Салвой…»

Но тут Пламтри напряглась в его объятиях, он почувствовал резкое движение ее ребер, и она завизжала. Мгновением позже Пит и Анжелика одновременно воскликнули в испуге, а пес залаял.

Кокрен резко обернулся, согнувшись пополам, у него снова закружилась голова.

Если бы он не видел минувшей ночью доктора Арментроута, бегущего к ним и похожего на паукообразного демона из Вед, он не узнал бы это уродливое чудовище, которое вылезло из воды справа и теперь торопливо приближалось к Скотту Крейну; и тем не менее в груди у него на мгновение стало пусто от холодного ужаса.

Две фигуры, притороченные к плечам Арментроута, были густо облеплены водорослями, а их головы с искаженными гримасами пухлыми лицами были вывернуты наружу, как листья у геральдической лилии, но правая рука Арментроута сжимала тот самый «Дерринджер», который ночью упал в лагуну, и налитые кровью глаза на опухшем лиловом лице Арментроута были устремлены на Скотта Крейна.

Кокрен подался вперед и выставил на пути монстра правую ногу и руку. Головы манекенов внезапно закричали:

– Можешь гордиться собой! – прокаркала одна, а другая провизжала: – Выдерни затычку, позволь мне встать!

Арментроут пробежал еще один шаг, и пухлая рука с пистолетиком поднялась; Скотт Крейн поднял голову и начал поворачиваться, сидя на колонне, но у него не было возможности отскочить в сторону; Пит и Кути двинулись вперед, черная собака вскинула передние лапы, начиная прыжок; Анжелика выхватила из-за пояса пистолет, но не могла успеть прицелиться из своего увесистого оружия прежде, чем Арментроут выстрелит из «Дерринджера».

В памяти Кокрена мелькнули серебристые лезвия садовых ножниц, нацелившиеся на лицо старого короля, и Кокрен инстинктивно загородил удар правой рукой.

Резкий гулкий хлопок патрона 410-го калибра оглушил его, и он потерял равновесие, когда правую руку подбросило вверх. Песок, заваленный обломками мрамора и кирпичей, обрушился на него, и он повернулся левым плечом, чтобы смягчить удар, и врезался в землю. С хрустальной ясностью Кокрен видел капли собственной крови, часто капающие на мокрый песок у переднего колеса пикапа.

Затем он опустил голову, чтобы взглянуть на правую руку, и его зрение сузилось и потеряло всю глубину – потому что запястье кончалось теперь сверкающим красным обрывком кожи и раздробленной белой костью; и оттуда выплескивалась в воздух кровь.

И в мутнеющем сознании возникло окончание фразы Салвоя: «Кровь и раздробленные кости».

Позже Кокрен узнал, что собака Фред прыгнула на Арментроута и отбросила его назад, и что Арментроут уронил раздавленный сухой гранат, который держал в левой руке (плод покатился в гору, ткнулся в ногу Скотта Крейна и высыпал на нее из трещины красные зерна, похожие на капли крови), и что после попытки выстрелить из пустого пистолета в собаку, которая рвала ему все четыре руки, Арментроут и две прицепленные к нему фигуры, спотыкаясь, спустились по мокрым камням в море, чтобы исчезнуть.

Но Кокрен, повернув окаменевшее от шока лицо от своей изувеченной руки на вопль, настолько громкий, что он отчетливо слышал его даже сквозь звон в ушах, увидел, что Арментроут, стоя по середину бедер в море, явно недружелюбно общается с двумя людьми: тучной старухой в мокром домашнем халате и стройным молодым человеком с выпуклыми глазами и рваной дырой посреди лба.

Пес метался между Кокреном и водой, и все рядом тоже кричали. Ошеломленному Кокрену почему-то не пришло в голову, что три фигуры в воде дерутся – ему представилось, что спутники Арментроута вроде бы насильно устраивают ему что-то наподобие крещения с полным погружением в воду, окунают его с головой, а потом вытаскивают, кричат на него и повторяют все снова, а седовласый доктор, похоже, отвечает отказом, бранью и проклятиями. Конечно, это было какое-то насилие, но Кокрену казалось, что все трое пытаются выполнить важное дело.

Анжелика стояла подле него на коленях на мокром песке, бормотала что-то, чего он не слышал, и туго затягивала правое запястье кожаным ремнем. Но в конце концов настал момент, когда Кокрену пришло в голову, что женщина и пучеглазый в последний раз окунули Арментроута в волны и уже не собираются извлекать оттуда.

– Они убьют его! – выкрикнул Кокрен и попытался встать.

Анжелика сзади него сказала:

– Сид, разве это плохо? – И на сей раз он расслышал ее.

Между тем старуха и молодой человек с дырой во лбу, казалось, слились, а затем превратились в фигуру, наложенную на морской пейзаж, а не вписанную в него: стилизованный черный силуэт очень толстого мужчины с короткими конечностями и круглой головой, усыпанной какими-то бородавками. И когда он начал уменьшаться или отступать в каком-то непространственном смысле, не исчезая при этом в воде, он казался то очень толстым голым белым человеком, сплошь покрытым татуировками, то мексиканцем средних лет, то симпатичной азиаткой, то еще какими-то людьми.

Затем фигура исчезла, оставшись ненадолго пятном от бликов на сетчатке, и море сделалось безликим пространством волнующегося серебра, раскинувшимся до самой Марины-Грин.

– Нет, – сказал Кокрен. Он думал, что смерть все еще остается в уравнении. Физически существующее сердце необходимо остановить в буквальном смысле этого слова. – Нет, – повторил он.

Кокрен лежал на спине. Он повернул голову, чтобы посмотреть на Анжелику, а потом сфокусировал взгляд за ее спиной. Там стояли две прозрачные старухи, и их глаза цвета молока, щедро разбавленного водой, были устремлены на лужу крови, растекшуюся по земле под запястьем Кокрена. Их руки тянулись к крови, пальцы расправлялись, как старые паучьи сети, встревоженные проходом человека из плоти.

Наверху, у начала лестницы, Скотт Крейн в какой-то момент происходившего поднялся на ноги. Его борода уже практически высохла и обрела блеск и окладистость, так что при взгляде снизу он походил на Соломона или Карла Великого, какими их могли бы изобразить на иллюстрации к учебнику; голосом, настолько глубоким и гулким, что его внятно восприняли даже поврежденные барабанные перепонки Кокрена, Крейн сказал:

– Леди, с горячей кровью вам сейчас придется проститься навсегда. Не задерживайтесь и проходите в лодку: вот-вот начнется отлив, и вам пора в путь.

Призраки миссис Винчестер и Мамаши Плезант послушно поспешили к ступенькам и спустились к иллюзорной лодке, а потом первые лучи восходящего солнца коснулись железного фонарного столба, возвышающегося на конце полуострова. Кокрену послышалось пение далеких голосов.

Он совершенно обессилел и удивлялся, как ему удается держать голову на весу, но все же сообразил, что Коди Пламтри сидит на песке позади него и держит ее у себя на коленях. Кути с совершенно белым лицом стоял на коленях позади Пламтри, обнимая за шею черную собаку. У самого Кути по шее текла кровь из длинного, мелкого пореза под ухом, очевидно, оставленного шальной дробиной.