— Сама ягоду собирала? Где?

— Не я, мама. Я только варила.

_____

А ночные телефонные беседы Дональда становятся регулярными.

— Сын моей хозяйки, Майк… Его сейчас нет, но я видел его фотографию. Он где-то у моря со своей подругой. Вернее, с дочерью подруги моей хозяйки… Я что-то запутался… Короче говоря, его сейчас нет. Но когда он был здесь, она дарила ему конфеты. А он не ест конфеты, которые дарит ему мать, так как я видел за мебелью много пыли и много конфет. Неужели она так слепа, что не видит, что ребенок не любит сладкого…

Нонна ринулась за доказательствами. Открытые и еще упакованные леденцы на палочках — штук двадцать — были запрятаны между стеной и шкафом.

— Я плохая мать! — Нонна отвернулась от подруг и, припав к спинке парковой скамейки, пыталась заплакать. Слезы застряли где-то между обидой и ужасом.

— Начина-а-ается, — завыла Соня. — Приступ самобичевания.

Она порядком устала от Нонки, которая предчувствовала проблему даже в крике чайки над морем. Соня курит. На земле валяются четыре окурка. Нонна страдает уже битый час.

— Почему вообще ты слушаешь этого дурацкого Дональда?!

— Этот миф мы уже проходили. Иностранцы — дураки, — напоминает Юля.

Нонна встрепенулась.

— Да он не дурак! Наоборот, ему со стороны виднее!

Но Юля настойчива:

— Это, кстати, еще одно заблуждение, что им со стороны виднее.

— Но Миша же не идиот! — уверенно говорит Соня. — Разве он ел бы эти чупа-чупсы, если бы они ему не нравились?

— А он и не ел! Я вчера за шкафом целый склад нашла!

— Молодец! Правильный мальчик! Не огорчал маму!

— Но я-то! Я-то! Как я могла не замечать! Я же люблю его!

Лучший способ остановить Нонкины метания — влупить по ним непреложной истиной. И Юлька говорит:

— Любовь — слепа. Хватит, Ноник. Донован тебя испил до дна. Этак ты в неврастеничку превратишься.

— Можно подумать, до этого дня нервы у нее были, как стальные канаты.

— Во всяком случае, она уверяла нас в этом.

Услышав последнюю реплику подруги, Нонна разражается горьким плачем. Нервы, действительно, ни к черту. Юля качает головой, теперь Нонну долго не успокоить. Она вспомнит о Феде — виновнике нервного истощения, и вечер превратится в поминки. А они ведь хотели погулять. Куцее питерское солнышко сегодня порадовало постоянством. И Юля тихо попросила Соню:

— Сончик, забери его к себе, иначе мы ее потеряем.

Соня шепотом, стараясь, чтобы не слышала рыдающая Нонка, сказала:

— Да? А Жорика куда прикажешь девать? Он ведь художник свободный, дома сидит.

Но Юля, когда было нужно, умела быть настойчивой.

— Так пусть он делает что хочет, но из-за каких-то мужиков мы можем Нонку потерять. Ни за что! Много чести. Сколько там дней осталось?

Нонна, всхлипывая, отвечает:

— Ше-е-сть… И продукты кончили-и-ись…

— Решено, Сонька. Три дня — твои, три — мои. Выбирай, когда берешь лесоруба, — сегодня или через три дня?

— Сегодня, — мрачно соглашается Соня, предвкушая встречу американца с режиссером-авангардистом. — Уж лучше сразу отмучиться…

В прихожей Сони Дональд Донован сумел наконец расправить плечи.

— Я люблю частую смену обстановки, — одобрительно говорил американец, осматриваясь, — хотя практически никогда не уезжал из своего штата. Мне нравится ваш дом — старинное здание, дышит историей.

Откуда-то из глубины квартиры раздается слабое тявканье. Послышалось, подумала Соня. А может быть, Жорик работает над новым фильмом? Она подносит палец к губам, призывая гостя замолчать. Во внезапно наступившей тишине раздался требовательный и юный собачий лай. Толстолапый белоснежный щенок, поскуливая от удовольствия, накатывает теплую лужу на старинный паркет.

— Здрасьте, — только и может сказать Соня.

Симпатяга поднимает на нее глаза, изучая пришельцев. Наконец, сообразив, кто сильнее, бросается в ноги к Доновану.

— Это девочка! — радостно сообщает Доня, подняв щенка на руки. — Соня, как ее зовут?

Соня задумчиво глядит на собаку:

— Не знаю, я с ней еще не знакома. Раздевайтесь, Донован, чувствуйте себя как дома. Сейчас я познакомлю вас с хозяином собаки. Заодно выясним, что все это значит. Жора! Супруг мой и благодетель! У нас гости!

Из комнаты доносится непривычно доброжелательный голос Жорика:

— Проходите, не стесняйтесь!

Они вошли в комнату. Стол заставлен пивными бутылками, полными и пустыми, на полировке вяленая рыба, упаковки из-под сушеных кальмаров и два стакана.

— Гостей принимаешь?

Жорик радостно закивал.

— Вот, Михалыч приходил. С подарком.

— Положим, подарок я уже видела.

Собака принялась за Сонькины тапочки, пытаясь отгрызть помпон. Но бывают в жизни моменты, когда надо перестать жалеть себя, а заодно всех остальных. И Соня безжалостно пинает щенка ногой.

— А кто такой Михалыч?

— Сантехник!

Нет, подумать только! Жорик пошел в народ! Как это произошло?! Может, окончательно снесло крышу?

Но Жора доверительно сообщил:

— На пятом этаже трубу прорвало.

Соня погрозила кулаком:

— Жорик, мы ведь на втором живем.

— А он к нам за инструментом пришел.

— Откуда у нас инструмент?

Жора устал и начал раздражаться:

— Какая ты глупая. Да, у нас нет инструмента! Но он-то этого не знал!

— Зато у нас есть пиво!

— У нас не было пива! Это Михалыч принес!

— Можно поинтересоваться, по какому случаю?

— По случаю прибавления семейства.

Соня огладила живот:

— Да? Значит, беременность прошла незаметно.

Глупая, глупая женщина. Ничего не понимает. Хотел от нее уйти, но как уйдешь? Она такая глупая, что без него пропадет.

— Когда Михалыч зашел за инструментами, эта, — Жорик показывает на собаку, — пришла с ним. Устроилась на кресле и не захотела уходить. Она такая милая, правда? Напоминает мопсов с картин Веласкеса.

Соня пустилась в рассуждения о Веласкесе. Затем уверяла, что мопс не похож на дворняжку. Потом старалась образумить Жорика: если запьет — выгонят со студии. А в это время забытый хозяевами Дональд Донован — заморский гость — внимательно изучает развал на столе. Невзначай он берет початую бутылку пива и сначала равнодушно принюхивается к содержимому, а потом удивленно кивает.