— А Рихард Зорге? Абель? Красная капелла, наконец. Они были хорошими людьми!

— Как же давно я не слышала эту песню! Девочки, я немного побаиваюсь этого иностранного гостя.

— Не горюй, Нонка. Если что, мы твоего Донована выведем на чистую воду и сдадим властям, — в приступе патриотизма говорит Юлька и возвращается к реальности: — У кого есть жвачка?

— Начинается, — сетует Соня.

— У меня есть. — Нонна копается в сумке. Из нее звучно выскальзывает конверт с деньгами и падает на пол. Нонна находит жвачку и протягивает Юле, а Нонкина нога случайно заталкивает конверт под водительское сиденье.

— А если серьезно, то в общении с иностранцами главное помнить: все, что ты знала о них до сих пор, — набор стереотипов и дурацких мифов.

— Ага, включая и то, что иностранцы — зануды, шпионы и козлы, — насмешничает Соня.

— Ладно, ладно. Мы же серьезные девушки.

Это катастрофа! Если инфернальщик Эдуард легко простил им потерю своих денег, загипнотизированный красными Юлькиными волосами и их слезливым трио, то эта пропажа грозила полным финансовым крахом. Ведь в итоге цель Эдика была достигнута — песня Гаврика Лубнина звучала в эфире. То есть потеря камеры и всего прочего была компенсирована тем, что инфернальщику не пришлось тратиться на размещение клипа на музыкальных каналах. Пираты взяли это на себя. Конечно, им всем был нанесен моральный ущерб, но если бы Эдику захотелось, наверняка он смог бы найти обидчиков и наказать. Но что предложить Нине Афанасьевне? Погадать? Станцевать танец живота? Заставить Соньку бесплатно полечить стены храма дружбы народов? Или убедить Юлю сшить ей наряд снежинки для новогоднего карнавала?

На кухонном столе лежала вывернутая наизнанку Нонкина сумка и все ее содержимое. Молчаливым траурным караулом за Нонной стояли Араксия Александровна и Миша. Мать не решалась язвить, сын не посмел шутить над Нонкиной бедой. Сама виновница, участница и потерпевшая плакать уже не могла, а просто выговаривала Юльке в трубку:

— Я не знаю, куда они запропастились. И деться-то им было некуда.

Юлька медленно поднималась по лестнице. Она хотела домой, вина и в ванну.

— Ноник, только не реви. Сколько там было? Ого! Это ему столько на пропитание выделено? Да, нехило ест средний американец. Ладно, придумаем что-нибудь. Ну, не плачь ты, пожалуйста. Неприятно, конечно, но что делать теперь? Давай завтра встретим его, а там видно будет.

Под Юлиной дверью лежал большой букет цветов.

— Ого! Нет, мои новорусские соседи все-таки совсем зажрались. Соседи мои, говорю, озверели, уже букеты роскошные выбрасывают. И почему-то мне под дверь. До помойки не донести или людей стыдно?

Юля взяла в руки букет — мелкие фиалки противоестественным образом сочетались с розами и еловыми лапами. Белый картонный квадрат упал под ноги: «Юле».

— Знаешь, это мне… От кого, не поняла, правда…

Для начала нужно было заполнить Нонкин холодильник чем-нибудь знакомым иностранному глазу. Ради этого подруги вывернули свои кошельки перед кассиршей дорогого магазина, а потом поехали в аэропорт. Они повесили на Соню самодельный двойной плакат, на котором со стороны груди было написано: «Welcome to Russia, Mr. Donovan», a со спины то же самое по-русски. Теперь Соня отчаянно вертится, давая прочесть и ту, и другую версию иностранцам, выходящим из зоны паспортного контроля. Нонна, не мигая, глядит на красную черту, определяющую границу, а Юля держит в руке цветок из вчерашнего букета и зачарованно смотрит на него.

Мимо подруг шли благородные старики в кашне, спесивые красавицы, мошенники с дорогими чемоданами, юные искатели загадки русской души, но ни один из них не был Дональдом Донованом. Хотя девушкам улыбались, подмигивали, предлагали себя вместо мистера Донована. Соня жалела, что нельзя прибрать какого-нибудь чистенького студента Оксфорда, приехавшего совершенствоваться в русском. А Юля, вернувшись из глубокой медитации над одинокой фиалкой, с беспокойством взглянула на часы.

— Пора бы ему уже появиться.

Зал прибытия опустел. Девочки пожалели было о том, что потратились на мидии и овсяные хлопья, а также на мягкую туалетную бумагу в цветочек, но тут появился еще один заморский гость. Вернее, самая заурядная пародия на американца — клетчатая рубаха, желтые боты и ковбойская шляпа. Кроме того, он был очень высок. Судя по плачевному состоянию его багажа, этот иностранец чем-то не приглянулся таможенному офицеру — из дорожного чемодана во все стороны вылезало цветастое исподнее. Под мышкой гость держал нечто большое и плоское, завернутое в холстину, и растерянно улыбался.

Соня вертится перед ним, демонстрируя обе стороны плаката. Господин в ковбойской шляпе сосредоточивается на одной из надписей и расплывается в улыбке:

— I’m Donald Donovan.

Юля говорит с лучезарной улыбкой:

— Какая радость. Вашингтон?

— Yes, lady. Washington.

— Нет, девочки, — говорит Юля. — Он наверняка не в Госдепартаменте работает.

Соня настаивает:

— Я видела их президента. На своем ранчо он одет точно так же.

— Может быть, он и президент, но наверняка не профессор литературы, — вздыхает Нонна.

— Hi, ladies!

— Хай, дорогой, — Нонка трясет его за руку. — Чем я тебя кормить буду, бугая такого?

— Будем кормить по очереди, — утешает Соня.

— Предупреждаю, у меня Степа дерется и царапается, — на всякий случай произносит Юля.

— Что ты нас предупреждаешь, ты его предупреди.

— Мистер Донован, готовлю я не очень хорошо, а кот у меня и вовсе драчливый…

Оказалось, мужик невредный. И даже трогательный. Из аэропорта Юлька повезла его кружным путем через центр, и он так непосредственно реагировал на питерские архитектурные красоты, что девицы не могли сдержаться и хохотали над ним.

В Нонкиной квартире он так и не смог расправить плечи. Миша был отправлен на пару недель в спортивный лагерь, поэтому Дональд Донован был представлен только Араксии Александровне и тут же переиначил и сократил ее имя до приемлемого «Арк». Говорили на странной смеси языков, пытаясь понять друг друга, и понимали. Вечером он содрал холстину с подрамника и с гордостью продемонстрировал Нонне картину — ледники и айсберги.

— It’s my motherland, — сказал Дональд мечтательно.