Выглянув на лестницу, чтобы убедиться, что она пуста и никто сюда не поднимется, я обвиваю рукой ее талию и кладу ее ладонь себе на плечо.

Наше музыкальное сопровождение – венский вальс, который я напеваю себе под нос, пока мы отрабатываем движения. Раз-два-три, раз-два-три. Все, что современнее вальса, потребовало бы больших умственных усилий с моей стороны, да и сам вальс кажется подходящим вариантом – именно его меня учили танцевать для моего первого официального званого ужина в Стокгольме, когда мне было 16 лет.

Пока я веду Сетарех в босоногом вращении по коврам губернаторского гостевого домика в северном Афганистане, мы рассказываем друг другу фантазии о своих платьях с кринолинами и струящимися шлейфами. Или, может быть, я во фраке с зализанными назад волосами и в сверкающих лакированных кожаных паркетных туфлях…

Сделав нескольких неуверенных кругов, мы теперь плавно движемся сквозь густой темный воздух, льющийся через драные москитные сетки. Сетарех выгибается, опираясь спиной на мою руку, позволяя своим неприкрытым черным волосам длиной до талии упасть до полу.

Она была моей телохранительницей, и моей переговорщицей, и моим исследователем, и моей закадычной приятельницей, и я, в свою очередь, обучала ее вещам, о которых ни одна приличная женщина не должна упоминать вслух. Она – женщина до мозга костей, всегда и во всем, женщина очень уверенная в себе. Но, как и у нескольких наших знакомых бача пош, у нее есть доверяющий ей и прогрессивный отец, который позволил Сетарех работать и путешествовать со мной, открывая неведомое. Она рискует ради меня жизнью, и я всегда буду хранить ее тайны.

Если Афганистан снова повернет в сторону фундаментализма, все Сетарех, все Мехран, все Азиты, все девушки-отказницы окажутся на передовой. Какую бы одежду они ни носили, какой бы гендер ни демонстрировали, они снова будут рисковать тем, что их закроют за запертыми дверями, во тьме; их образованность, мудрость и мужество пропадут втуне. Эти женщины, которые появились здесь за последнее десятилетие, исчезнут из магической страны, полной тайн, пышущей мощью и обещаниями, – страны, которой они могли бы помочь управлять.

Пока мы вальсируем в штанах и туниках, пропитанных потом с ноткой шведского репеллента от насекомых, над которым афганские москиты явно покатываются со смеху, я думаю о том, что непременно нужно будет почаще танцевать, когда я вернусь в свой мир.

Итак, теперь я пришла к выводу, что бача пош – недостающий фрагмент в истории женщин.

У нас есть представление о том, как формировался патриархат. Но тогда же родилось и сопротивление. Бача пош – это одновременно историческое и современное непризнание патриархата теми, кто отказывается принимать господствующий порядок для самих себя и своих дочерей. Большинство бача пош, включая Захру, Шукрию, Шахед, Надер и Мехран, дорого заплатили за то, что жили как мальчики, и редко сами выбирали себе такие обстоятельства. Но, едва оказавшись на другой стороне, они стали отвечать ударом на удар. И это не осталось незамеченным. Так может ли существовать история, повествующая одновременно об уступке и сопротивлении, о трагедии и надежде?

С женщинами это всегда так и бывает.

Несмотря на осведомленность афганцев об этой практике, отдельные бача пош часто изолированы и вынуждены размышлять о своих представлениях о гендере в одиночку. Но каждая бача пош старшего возраста из тех, с кем я знакомилась, в какой-то момент обращалась ко мне и спрашивала, существуют ли где-нибудь другие такие, как она. Некоторые поражались, узнав, что такие есть – и не только в Афганистане, но и в других странах. Как можно поговорить с ними? – спрашивали меня бача пош. Как нам встретиться? Или, как однажды спросила меня Шахед, как бы им построить деревню, где они смогут жить все вместе?

Надер как раз это и пытается сделать на свой собственный скромный лад, взращивая сопротивление в своей группе тхэквондо.

Это лишь начало, и нам следовало бы вкладывать намного больше усилий, чтобы помочь ей расширить этот круг. Ибо на протяжении всей истории, когда европейские и американские женщины маскировались под мужчин, чтобы сражаться в войнах, получать высшее образование и становиться, к примеру, врачами (все эти сферы поначалу были недостижимы для женщин), со временем за этим последовал более обширный сдвиг, в процессе которого все больше областей медленно и неохотно открывалось перед женщинами. Одиночные акты переодевания в мужчин не то чтобы вызвали этот сдвиг, но были частью чего-то большего – женского нелегального подполья, которое постепенно пришло к игнорированию всего того, что твердили женщинам о слабости их гендера, научившись маскироваться под другой пол и имитировать его.

Пусть некоторые называют трагедией то, что женщинам «не позволено быть женщинами», носить летящие юбки и цветы в волосах, что вместо этого они вынуждены перенимать внешность и повадки мужчин. Но именно от этого большинство женщин в большинстве стран должны были отказаться, чтобы внедриться на мужскую территорию. Спросите женщин-администраторов, юристов и тех, кто работает на Уолл-стрит, много ли женственности они могут себе позволить демонстрировать в будние дни. И кто вообще сказал, что эти внешние украшения делают человека женщиной?

Афганистан – это история патриархата в самой брутальной его форме. Но это еще и квинтэссенция истории Запада с элементами той жизни, которую вели наши праматери и праотцы. Изучая плохо функционирующую общественную систему в Афганистане, мы можем постепенно прийти к пониманию, что большинство из нас – мужчин и женщин, независимо от национальности или этноса, – временами поддерживают сомнительную культуру чести, в которой и женщины, и мужчины пойманы в ловушку традиционных гендерных ролей. Возможно, потому, что все мы предпочитаем эти роли, или потому, что так нас воспитывали и мы ничего иного не знаем.

Феномен бача пош дает ключ и к более обширному вопросу о том, когда и как может начать разрушаться строгая патриархальная и патрилинейная система в Афганистане. Жители Запада иногда пытались рассказывать афганским женщинам о гендере, свободе, человеческих правах и о том, как они могут воспитать в себе уверенность, чтобы постоять за себя.

Увы, переодеть дочь как сына или выйти за дверь дома в облике мужчины – вот два единственных творческих способа, которыми афганки сопротивляются безвыходной системе. И это говорит нам: наследуемая при рождении – в мужском теле – власть и сила не обязательно способствует новаторству. Зато отсутствие всякой прирожденной власти и силы заставляет новаторствовать женщин, которые должны учиться выживать чуть ли не с самого момента рождения. И уж в этом-то искусстве афганкам не нужен никакой благотворительный тренинг.

Как говорит Азита, бурки и любые иные способы скрываться исчезнут лишь тогда, когда в Афганистане настанут времена безопасности и правления закона. До тех пор мало что может случиться в плане смягчения жестких социальных норм или открытия возможностей для женщин. Ибо больше всего – и прежде всего – этой стране нужен мир.