– Леди Клеондрина! Будь я рыцарем, я, может быть... Но я еще не рыцарь! И потому стремлюсь быть достойным звания рыцаря. И потому никогда не отступлю от обетов, никогда не посмею бросить тень ни на свою честь, ни на чужую. Вы – необыкновенная женщина! В вашу честь трубадуры должны слагать песни, в вашу честь знатнейшие рыцари должны собираться на турниры и ломать там во имя вашей улыбки копья! И я не посмею бросить тень на вашу честь, поступив вот так... недостойно. Вы не должны мне платить за спасение. Это долг каждого рыцаря, да что там рыцаря – каждого мужчины! – броситься на помощь женщине, даже если это грозит ему увечьем или смертью...

Мой язык молол эту высокопарную чепуху, а она приподнялась выше, фигура ее грациозно изогнулась. Внутри моей мохнатой сути взвыло. Я с трудом загнал зверя глубже, ее звонкий голосок пробивался сквозь грохот в моей голове, как серебристый ручеек пробивается через нагромождение скал и камней.

– Вы рыцарь, благородный сэр Дик! Даже если все еще не получили рыцарский пояс и рыцарские шпоры. Но я не из благодарности легла с вами на ложе! Из благодарности я заживила ваши раны, а кузнец из той же благодарности за спасение госпожи подбирает вам более достойные доспехи, чем та рвань, что была на ваших широких плечах, которые каждая женщина мечтает обнять. Но я решила с вами разделить ложе совсем по другой причине...

Я огляделся в поисках рубашки, отступил на шаг.

– Леди Клеондрина! Вы не должны так говорить. Так говорят только простолюдины, а благородные люди должны иметь возвышенные мысли. С вашей неслыханной красотой вы призваны царить над миром!

Она все еще не верила тому бреду, что молол мой конформистский язык, не поднималась с ложа, только уперлась локтем, отчего ее гибкая фигурка эротично изогнулась.Но ее огромные синие глаза наконец загорелись гневом, а нежнейшее лицо полыхнуло красным.

– Сэр рыцарь, – сказала она звонким негодующим голосом, – вы не понимаете, что говорите! Вот я, нежная и зовущая вас женщина, томящаяся без ваших сильных рук. Набросьтесь на меня, мните, терзайте, утолите свои желания, делайте со мной все, что проделываете своих ночных видениях. Я жду этого, я жажду!

Я отступил еще на шажок. Трясло, сердце колотилось, горячая кровь тяжелыми волнами расплавленного металла с силой била то в чресла, то в сердце. В голову, правда, не поднималась, высоко, но сердце наполнилось отвагой и жаждой совершить что-то необыкновенное и очень красивое. Хотя я уже совершил немало, ведь я воздерживаюсь все время путешествия.

– Леди Клеондрина, – ответил, я с достоинством, – наш священник говорит, что ночные видения насылает дьявол. Говорят, иногда и ангелы посещают праведников в их чистых снах, но то, что являлось мне, несомненно от дьявола, ибо сладостно и мерзко греховно. Посему я прошу позволения удалиться, дабы ратными подвигами в ваше имя, леди, заслужить бесценнейшее право как-нибудь прибыть к вам, украшенный многими славными победами, и бросить к вашим ногам боевые трофеи, дабы вы узрели мои заслуги и наградили меня благосклонной улыбкой...

Она вскочила, как разъяренная кошка. Обнаженная, все еще сводящая с ума своими формами, сейчас смотрела с ненавистью. Ее рука как выстрелила по направлению к моей груди, а голос упал до страшного змеиного шипения:

– Ты! Ты отказываешься от меня? Сейчас? Ты не взойдешь со мной на ложе?

Сердце колотилось, как это сладостно, оказывается, жертвовать, лишать себя плотских наслаждений ради... ради... даже не знаю, чего ради, ведь никто не узнает, да и не обещал никому блюсти верность, сейчас ее никто никому не блюдет, но прямо раздуваюсь, как жаба, от собственного благородства и самолюбования.

Спина выпрямилась, я ощутил себя Ланзеротом, недостает только выпяченной нижней челюсти. Посмотрел в затуманенные яростью глаза, выпятил челюсть и сказал твердо:

– Леди Клеондрина! Я не хотел этого говорить, но вы не оставили мне выхода. Леди Клеондрина, в высокой белой башне меня ждет Она. Единственная. Глупо это или смешно, но я останусь ей верен.

Она отшатнулась. Выкрикнула искривившимся ртом:

– И что же? Как она узнает? Скажите, сэр Дик, как она узнает?

Я торопливо натянул рубашку, заправил в брюки, взял в руки молот.

– Вы второй раз называете меня Диком, – напомнил я. – Но я своего имени не произносил!

Восточный край неба начал розоветь, когда я отыскал то местечко, где должен был сторожить. Рудольф поднялся навстречу, лицо его было измученное, а в глазах виноватое выражение.

– Дик, я услышал, что ты уходишь, пришел сюда, не застал. Бернард и Асмер тебя искали всюду. О, что на тебе за панцирь?

– Но далеко не уходили, – сказал я.

– Конечно, – согласился он. – Это могло быть ловушкой.

– Для меня?

– Тебя не жаль, – ответил он простодушно. – Для остальных. Ведь нас и так слишком мало! Повозку захватить все же легко. Пойдем, там уже запрягли волов. Но что за панцирь?

– Да нашел, нашел...

– Как и меч?

– Ну, похоже...

Кони обнюхивались, готовые к походу, Бернард и Асмер подвязывали седельные мешки. Ланзерот у повозки разговаривал с принцессой. Увидев нас, Бернард кивнул Асмеру, сам сделал пару шагов навстречу. Глаза холодно и враждебно прошлись по моему свежему лицу, отметили и чисто вымытые волосы, блестящий стальной панцирь вместо моего кожаного с железными висюльками, из – за которых я чувствовал себя байкером.

– Тебе придется подробно объяснить очень многое, – сказал он почти так же холодно, как Ланзерот. – Что-то ты зачастил исчезать ночью. И как ты объяснишь то, что ушел в коже, а вернулся в железе?

Асмер подмигнул мне, но сказал очень серьезно:

– Хорошем.

Бернард обернулся, рявкнул:

– Что?

– Говорю, – объяснил Асмер, – что панцирь на Дике из хорошей стали. Очень хорошей.

Бернард рявкнул люто:

– Пусть из стали! Тем более! Куда ты уходил ночью? С кем встречался тайком? От кого этот панцирь?

Я отступил на шаг.

– Бернард, в прошлое мое исчезновение удалось отыскать тебя. Я все объясню...

– Ладно, где был сейчас?

Ланзерот и принцесса обернулись и смотрели в мою сторону. Выглянул священник, поморщился.

– Может быть, – предложил я, – лучше на ходу? Всем на свете клянусь, что с вражескими лазутчиками не встречался, порочащих связей не имел, ну, я так полагаю. Хотя не уверен, так как не знаю, где здесь проходит грань и каковы дефиниции.

Бернард потянул ноздрями. Я сам чувствовал, что от меня за милю несет сладкими притираниями, мазями, благовониями, как от мамзели горизонтального промысла с Тверской. Это явно уловил и Рудольф, теперь надо держаться как можно дальше от повозки, где проводит большую часть времени принцесса.