– Нам не догнать великого хана, – сказал Ринчин, когда солнце миновало зенит. Как всегда, никто не мог спорить с ним, и суровый кэшиктэн едва приметно улыбнулся. Ирсубай только пробурчал с досадой, что Ринчин мог бы изречь эти мудрые слова и пораньше.

– Да, – сказал Алей. – Мы узнаем где он только к ночи, когда поставят золотую юрту. Сейчас едемте же к Саин-хатун. Думаю, она уже сменила гнев на милость и велит заколоть для нас жирного жеребенка.

Все довольно засмеялись, а Шоно выразительно потер кулаком голодное брюхо.

Улаан знал, что его Саин – настоящая отважная монголка и заботливая жена. Со своими слугами и рабынями она ускакала далеко вперед, чтобы приготовить все для короткого дневного отдыха. Ее маленький лагерь обнаружился на берегу безымянной степной реки. Между кибитками натянули огромные полотнища, создав прохладную тень среди жаркого дня. Царевна не велела варить жирной похлебки, чем изрядно опечалила Шоно. Она приготовила угощение из вяленой конины, сушеного творога и тонких лепешек, предложила гостям засахаренные плоды и орехи на серебряных блюдах. Ирсубай издалека увидал, что девушки Саин уже сидят на бурдюках с кумысом, чтобы он пенился, когда его будут разливать в чаши. Кэшиктэн радостно присвистнул.

– Чтоб ты на охоте был таким зорким, – поддел Шоно-мэргэн, и весь оставшийся путь багатуры с хохотом задирали друг друга.

Алей молча улыбался, не глядя на них, и улыбка застывала на его лице гипсовой маской. Он никогда прежде не видел Саин-хатун, но четыре года назад он взял ее в жены, и любовь их была взаимной… Алей уже догадался, как вести себя в этом чуждом и невозможном мире: главное – не задумываться, наподобие гусеницы, не считающей при ходьбе свои ноги. Не думай ни о чем – и колени твои уверенно сожмут конские бока, и стрела полетит в цель, и нойоны будут повиноваться царевичу. Так можно было принять невесть откуда возникшую дружбу, но супружеские отношения – это все же нечто большее… Алей вдруг спросил себя, мог бы он жениться на Осени – и едва удержался от нелепой ухмылки. Это было примерно как жениться на сервере. Алей кое-что смыслил в системном администрировании, но явно не столько.

Его хатун вышла из-за кибитки.

Шоно и Ирсубай замолчали.

Алей поднял глаза, моргнул, будто ослепленный, и с трудом проглотил комок в горле. Он ожидал, что Саин окажется красива, как-никак, ханша… Царевна прикрыла глаза узкой ладонью и подняла подбородок.

Она была похожа на Нефертити. На живую юную Нефертити, что ходит по-кошачьи мягко и высоко несет гордую голову на лебединой шее. Ее лицо не было достаточно плоским, а глаза – достаточно узкими, чтобы она считалась красавицей по монгольским канонам. Улаан смутно вспомнил, как наложницы нашептывали ему: некрасивая Саин – ведьма и приворожила господина волшебством. Алей не знал и знать не хотел, что на этот счет думал Улаан. Бюста египетской царицы Улаан не видел.

«И повезло же мне», – ошалело подумал Алей. Саин не искажала своих черт краской, не увязывала волос в двурогую прическу ханши, и даже золота на ней блестело немного. К чему это ей?.. Очарованный, он даже спешиться забыл. Саин, улыбаясь, подошла ближе, подняла по-весеннему прекрасное лицо и положила красивую руку на стремя. Опомнившись, Алей слетел с коня.

Он понимал, что сейчас наваждение рассеется. Это было неизбежно. Весь срок колдовству – несколько мгновений. Жгуче не хотелось прощаться с ним. Но как бы прекрасна ни казалась Саин-хатун издалека, есть то, чего рожденный в двадцатом веке не сможет простить средневековой степнячке.

Саин-хатун обняла мужа и приникла к его груди. Алей склонился над ее макушкой.

И от сердца отлегло. Саин пахла звериной шерстью, раскаленной солнцем выделанной кожей и грубыми сандаловыми притираниями – но вовсе не кислой грязью, чего он боялся. Кошачий дикий запах вовсе не отталкивал. «Экзотика», – подумал Алей и на сей раз не сдержал глупую ухмылку. Все же ему невероятно везло с женщинами.

– Должно быть, я чем-то провинилась перед тобой, господин, – нежным глубоким голосом проговорила Саин, и у Алея по спине скатились щекотные мурашки. – Я прошу прощения. Я забылась от счастья, видя тебя.

Она увлекла его в тень кибитки и усадила на лучшее место, а потом принялась угощать. Алей чувствовал себя пьяным без кумыса. В голове крутилось что-то про топ-моделей мирового уровня, а также про то, что главному герою полагается принцесса. Девушки Саин перешучивались с приятелями Улаана, скоро Ирсубай скрылся за кибиткой вместе с двумя хохотушками. «Не был бы я воином, – говаривал он, – стал бы улигэрчем. Рассказывать сказки я хорошо умею». А впрочем, он обошелся бы и без сказок: длинные глаза, высокие скулы, повадки леопарда – красавец! Ни одна девушка не устоит.

Шоно сосредоточенно набивал желудок, а Ринчин задремал в тени.

Спустя несколько минут Саин придвинулась к плечу Алея и тихо спросила:

– Что ты видел?

Алей вздрогнул. Беспечная истома рассеялась вмиг. Он знал, что Саин заговорит об этом, и знал, как тяжело будет молчать.

– Что ты видел утром, уехав в степь с тремя стрелами? – повторила она.

Алей прикрыл глаза.

– Ничего, – как мог спокойно ответил он.

Это была правда. Мысленно он прибавил: «Утром – ничего. Я видел позже».

– Я знаю, что муж мой – вещий, – втекал ему в уши мелодичный шепот прекрасной степной ведьмы, – я и сама – вещая, но куда мне до тебя, господин. Я вижу, что сердце твое омрачено печалью. Открой мне его, прошу тебя. Я истомилась от беспокойства.

Алей медленно улыбнулся.

– Ты знаешь, что я ничего тебе не скажу.

Саин потупилась.

– Знаю, – сказала она. – Тогда поклянись хотя бы, что не оставишь меня, мой хан.

Улаан вдохнул и выдохнул. «Конечно, не оставлю», – хотел было ответить он, когда неумолимый рассудок словно бы окатил его ведром колотого льда. «Как только я пойму, как попасть отсюда к Реке Имен, – напомнил себе Алей Обережь, – я немедленно заберу Инея и пойду домой. И лучше бы это случилось пораньше».

– Я права! – горько сказала Саин. – Тебе открылось что-то ужасное. Но знай, – глаза ее сузились и бешено засверкали, – даже если ты вздумаешь оставить меня – я тебя не оставлю. Я пойду за тобой куда угодно и приму любую судьбу.

Алей поставил наземь пустую чашу и встал.

– Будет, как ты хочешь, хатун.

* * *

Вокруг золотой юрты пылали костры. Хэбтэгулы, ночная стража, почти неразличимые в своих черных доспехах, окружали ее кольцом, сквозь которое не могла проскользнуть и мышь. Неподалеку в ореоле странного слабого свечения высилось Цаган-сульдэ, святое Белое Знамя, окруженное восемью малыми знаменами. Хвосты белых жеребцов, из которых оно было собрано, оживали на глазах, приподнимались и искрились, потрескивая, точно перед большой грозой. Улаан задержал взгляд на знамени, пытаясь понять его волю, но не успел прочесть знаки, видимые ему одному. Нойон, имени которого Улаан не помнил, а лицо едва различил в тенях, сказал царевичу, что великий хан давно ждет его. Кэшиктэны не шелохнулись, когда Улаан миновал их строй, даже зрачки не дрогнули в узких глазах. Острой стрелой, по обычаю, Алей поднял полог в дверном проеме и шагнул через порог золотой юрты.