От его одобрения Уле тут же захотелось сдохнуть, до того тошно и вязко стало на душе. Но она лишь кивнула, сглотнула вставший в горле ком и покорно пошла к машине, которая ждала снаружи. Ксюша поплелась следом, тонко поскуливая, как побитая сучка. Охранник верным псом проводил их до дверей.

– Чертова собачья стая, – неслышно прошептала Ульяна.

«Не черти», – горько выдохнул Рэм, который, кажется, всегда теперь был где-то рядом, как бы далеко ни был он на самом деле.

* * *

Они ехали по мрачным улицам в низкой тесной машине с молчаливым водителем. В бок Уле упирался острый локоть Ксюши. Та постоянно всхлипывала, скулила, мелко подергиваясь и наваливалась на Улю всякий раз, стоило машине повернуть.

Если можно было бы сфотографировать ее сейчас – бледную, потную, с неживыми, заострившимися чертами изможденного лица – то из снимка получился бы отличный агитационный плакат для борьбы с наркотиками. Ксюшу определенно выворачивало ломкой. Ее окостеневшее тело стало походить на увеличенную копию куклы-голыша. И только рот еще послушно кривился, выпуская через сжатые зубы жалобные всхлипы.

Когда очередной стон заставил Улю шумно закашляться, чтобы хоть как-то успокоиться самой, к ним с переднего сиденья повернулся Гус. Две бусинки в бороде звякнули, сталкиваясь.

– Плохо тебе, Ксюшенька? – участливо спросил старик.

– Мне бы… таблеточку… – Та уже с трудом шевелила языком. – Я же… я же привела… – и заскрежетала зубами, не в силах выдавить больше ни звука.

– Будет тебе таблеточка, – хохотнул Гус. – Из первых рук. Зинаиде тебя отдадим. Пора уже.

Ксения захрипела, хватаясь за горло, и завалилась набок. Ее лоб гулко ударился о стекло. Ненавидя себя за отвращение, которое заставляло ее болезненно морщиться, Уля дотянулась до девушки и легонько ее потрогала. Кожа на ощупь была влажной и твердой. И очень гладкой. Но на шее продолжала упрямо биться жилка. И грудь еле заметно поднималась в такт прерывистому дыханию. На благо ли себе, а может, на еще большую беду, но Ксюша просто потеряла сознание от безысходности и страха, и то, что принято называть жизнью, в ней еще теплилось.

В себя служка пришла уже возле лечебницы. Ульяна узнала унылую промзону, за которой пряталось от любопытных глаз ветхое здание с высоким крыльцом. Под ним тогда стоял Рэм, сжимая дрожащими пальцами сигарету. Ждал, выйдет ли Уля наружу. Выпустит ли ее из цепких лап если не смерть, то что-то куда более страшное и гиблое. Зинаида, например.

Память о единственной встрече с Зинаидой накрывала Улю липким, удушливым страхом, после к собственным воспоминаниям добавились записи Артема, которые сделали ее в представлении Ули пусть не более опасной, чем Гус, но равной ему.

А теперь та, что приводила в такой ужас отца, та, что заставляла Рэма вздрагивать и деревенеть одним своим молчанием в трубку, та, что провожала Ульяну мертвым взглядом через двери больницы, стояла на крыльце, ожидая гостей.

Гус вышел первым. Он долго кряхтел, выбираясь наружу. Но было в этом что-то наигранное, лицедейское – все его копошение лишь поддерживало образ, выстроенный странным одеянием. Так старик развлекал самого себя.

Притихшую Ксению из машины вытащил водитель. Уле показалось, что это был тот же мужик, который вез ее саму, сжимавшую в руке ремешок камеры, от станции Лось. Но за большими затемненными очками невозможно было разглядеть глаза, а серая куртка из плащевки обезличила бы любого. Да и была ли разница – тот ли это безмолвный слуга Гуса или другой?

Думая так, Уля открыла дверцу и опустила ноги на замерзшую грязь. Утро никак не желало наступать. Небо оставалось серым и непроглядным. Затянувшиеся сумерки – уже не ночь, еще не день – казались бесконечными и томительными. Слабые лучи просыпающегося солнца только разгоняли ночную хмарь, а над землей все еще клубился морозный туман.

Ульяна потуже затянула ремешки капюшона, чтобы согреть заледеневшие щеки. Внутри нее разгорался пожар страха и предчувствия беды. Кожу покалывало рассветным холодом. Эти два ощущения окончательно сбивали с толку и без того измученное тело. Колени дрожали, мир перед глазами плыл. А безразличие к собственной участи наполняло Ульяну странной уверенностью: настоящей беды с ней не случится. Не сегодня.

Если бы в ней оставались еще силы на удивление, Уля бы поняла, как это странно. Таблетки продолжали мирно покоиться на дне кармана. Откуда тогда появилось бесстрастная тишина внутри? Не оттого ли, что весь этот путь уже был пройден однажды Артемом? И теперь, поднимаясь по ступеням больнички, Уля чувствовала его рядом. Знала, что он все еще здесь. Идет след в след. Готовый если не защитить, то разделить с ней боль.

И это было немало. Больше, чем осталось после гибели Никитки.

– Вот, Зинаида Олеговна, привез вам девочек, – сказал Гус, останавливаясь на верхней ступени крыльца. – Одной обещал экскурсию… На производство.

Ксюша вскрикнула, заметалась в крепких руках водителя, но тот хорошенько ее встряхнул, только зубы лязгнули, и потащил наверх, отпихивая замершую на половине шага Ульяну. Она посторонилась, пропуская их и стараясь не глядеть на перекошенное ужасом лицо служки. Но все-таки успела поймать ее последний взгляд – кукла-голышок взмахнула ресницами, а стеклянный шарик под ними влажно заблестел. Ксюша больше не спорила, не уговаривала, не плевалась. В руках водителя, за пару шагов от услужливо улыбающейся Зинаиды, она, кажется, сломалась окончательно. Перешагнула черту нечеловеческого ужаса, за которой чувства покидают тело, делая его пластмассовым и твердым. Делая неживым.

Зинаида Олеговна цепко подхватила Ксению за локоть, притянула к себе, принюхиваясь к горчащему запаху служки, и кивнула, согласная с решением Гуса.

– Пойдет. Отведи, – бросила она водителю, и тот потащил безвольную девушку к дверям. – А эта? – И мазнула взглядом по Уле.

– А с этой мы побеседуем. Пока. – Гус прислонился к перилам. – Не мешай нам.

Он лениво махнул рукой. Зинаида послушно потупилась, но, решившись, сделала шаг, присела перед Гусом, поймала его ладонь своей и прижала к губам. В этом суетном, странном порыве было столько раболепного обожания, что Улю затошнило. В собачьей стае свои правила. И полное подчинение вожаку там в порядке вещей. Да только вместо матерого пса на крыльце стоял странно одетый старик, а руки ему лизала не услужливая сука, а женщина в плотном бежевом пальто. Сумасшествие, царившее кругом, набирало обороты.

Но старик, кажется, даже не заметил прикосновения женских губ, и продолжал сидеть, рассматривая мрачный горизонт.

– И все не светает, – скучающе протянул он. – Надо же, как интересно…

Зинаида выпрямилась, попятилась к двери. Так, не поворачиваясь к Гусу спиной, она и скрылась в здании. Только тогда старик посмотрел на Улю.

– Я чувствую, как тебе не нравится быть тут, – сказал он, мигом теряя расслабленный вид. – Они противны тебе, верно? Эти люди, которые мне служат. Ты же понимаешь, откуда они берутся? Как становятся такими?