— Я хотел уничтожить, раздавить его не сразу, а постепенно. И еще я хотел, чтобы он догадался, кто ему мстит.

— Неужели нельзя было просто подкараулить его у магазина и раздавить машиной?

— Я хотел сокрушить его, а не убить.

— Зачем вы посадили его на витрину?

— Чтобы все поняли: он виновен.

— За что вы убили его?

— Я его не убивал.

— Но он умер.

— Его смерть от меня не зависела.

— Зачем вы сюда приехали?

— Чтобы отомстить.

— Ну и как, отомстили?

— Нет, я мщу сейчас.

Гунарстранна посуровел:

— Повторяю, Ингрид Есперсен не имеет никакого отношения к вашим счетам с ее мужем!

— А что вам о нем известно? Какое вы имеете право вмешиваться в мои дела?

— Вам придется поверить мне на слово, — медленно и осторожно ответил Гунарстранна. — Если я больше…

— Я давно уже желал смерти Рейдару Фольке-Есперсену, — перебил его Хиркенер. — Так давно, что сжился со своей мечтой… Когда он в конце концов все же умер, я не получил никакого удовлетворения.

— Вот видите…

— Потому-то я и решил завершить начатое, — перебил его Хиркенер.

— Прошу, не думайте ни о каком завершении! — поспешно сказал Гунарстранна, косясь налево.

Один из сидевших в соседней машине кивнул в знак согласия и постучал пальцем по циферблату наручных часов.

— Я приехал за вами, — продолжал инспектор, — потому что вы не имеете права лишать жизни других людей, какую бы боль они вам в свое время ни причинили…

Гунарстранна собирался продолжать, но Хиркенер его опередил:

— Мы с вами говорим на разных языках. Мне наплевать на то, что вы думаете. Как наплевать и на то, что считает по данному вопросу та власть, которую вы здесь представляете.

— Думаю, кое на что вам все же не наплевать.

— На что, например?

— На ваших мать и отца.

— Моим отцом был Фольке-Есперсен.

Гунарстранна не нашелся с ответом.

— Разве вы не знали? — спросил Хиркенер.

— Догадывался. Точнее, рассматривал и такую версию в числе прочих. Кстати, вам не приходило в голову, что вас могли обмануть?

— Зачем моей матери меня обманывать?

— Почему вы так уверены, что она не солгала? Если она любила Фольке-Есперсена, зачем вышла за Клауса Фромма?

На том конце линии стало тихо.

Мысли в голове у Гунарстранны путались. Он взглянул налево — участники операции затаив дыхание слушали его разговор с Хиркенером.

— В пятницу вы специально договорились о личной встрече. Вы хотели, чтобы Рейдар Фольке-Есперсен вас увидел, — сказал Гунарстранна. — Он узнал вас. Понял, что вы его сын. Вот почему он аннулировал завещание и назначил свидание вашей матери…

— Моя мать умерла, — злобно перебил его Хиркенер. — Не смейте чернить имя моей матери!

— Я никоим образом не желаю оскорбить память вашей матушки, — заверил его инспектор. — Не сомневаюсь, она была незаурядной женщиной. Вот и Рейдар тосковал по ней всю жизнь.

Хиркенер на том конце линии тяжело дышал.

— Я что-то сказал не так? — спросил инспектор, но ответа не последовало. Его собеседник молчал. Гунарстранна смотрел на трубку, все больше волнуясь.

Потом Хиркенер заговорил — сухо и отрывисто:

— На рассвете восьмого мая тысяча девятьсот сорок пятого года Рейдар Фольке-Есперсен пинком ноги распахнул дверь в доме моей матери и выволок ее из постели. После капитуляции Германии ее мужа арестовали и посадили в тюрьму. Мне тогда было два года. Я лежал в кроватке в той же комнате. Но норвежские герои не обратили на меня никакого внимания. Было четыре часа утра… Рейдар Фольке-Есперсен и пятеро его приятелей вывезли мою мать за город. Они остановились в Маридалене, на придорожной площадке, и обрили ей голову. Мама несколько раз во всех подробностях рассказывала мне, что они с ней сделали. Их было шестеро. Трое, один за другим, изнасиловали ее. Еще двое держали. И последний — вы, наверное, догадываетесь, кто именно, — стоял и смотрел. Потом они бросили ее в чем она была, и ей пришлось возвращаться в город пешком — с обритой головой, в одной рваной ночной рубашке. Не вернуться в Осло она не могла — в пустой, разграбленной квартире ее ждал двухлетний сынишка. Ей пришлось пройти почти десять километров. И каждый встречный бил ее или плевал ей в лицо. Но она шла с высоко поднятой головой. Окровавленная, оскверненная спермой неизвестных подонков, вся в царапинах и ссадинах, она шла и шла с гордо поднятой головой. Она не считала себя ни в чем виноватой и не хотела сдаваться. Она любила — а ее заклеймили предательницей. В годы оккупации она, женщина, изменила Норвегии с немцем, которому отдала свою любовь и свое тело. Норвегия в лице некоторых граждан сочла себя оскорбленной. Вот почему некоторые норвежцы считали себя вправе бить ее, оскорблять и унижать.

— Я понимаю и чувства вашей матери, и чувства вашего отца, — сказал Гунарстранна, когда Хиркенер замолчал.

— Спасибо, но вы не в состоянии их понять, — снова перебил его Хиркенер. — Каждый исторический факт можно рассматривать по-разному. В то время все понимали, что такое честь. Никого не осуждали огульно. К тем, кто жил с немцами в браке и вне брака, относились по-разному. Женщин, вышедших за немцев и родивших им детей, просто высылали в Германию. Но такая участь была не для моей матери… Почему ее не депортировали? Вы, наверное, догадываетесь. Из-за Рейдара Фольке-Есперсена. Он ведь мог бы закрыть на все глаза. Мог бы даже воспользоваться своим влиянием, чтобы защитить меня и мою мать… В конце концов, ее муж сидел в тюрьме.

— А вы не думаете, что ваш отец уже понес наказание, когда понял, что вы — его сын, а он…

— Гунарстранна, вы ничего не понимаете. Мою мать унижали не безымянные люди, не бандиты, опьяневшие от свободы. Ее унизил и оскорбил Рейдар Фольке-Есперсен, герой Сопротивления! Вернувшись в Осло, он узнал, что его соперника арестовали. Но он не успокоился. Война для него не могла закончиться до тех пор, пока он не растоптал, не уничтожил мою мать. Для полной победы ему необходимо было выставить ее на глумление и заклеймить.

— Но он ведь не убил ее…

— Она покончила с собой, когда мне было двенадцать лет. Врачи, лечившие ее, диагностировали у нее психоз. Правда, они не знали того, что знаю я. Мать отняли у меня и убили восьмого мая сорок пятого года. Тот, кто виновен в ее страданиях, Рейдар Фольке-Есперсен, теперь умер и, следовательно, искупил свою вину.

— Что вы собираетесь делать дальше? — с ужасом спросил инспектор.

— Собираюсь закончить то, что начал. Отомстить.

— Я не могу этого допустить!