дядя не хотел никого пускать в эту часть сада. Подойдя к воротам он остановился, и стал с любопытством осматриваться, а Купера всё не было. Несколько минут он стоял и смотрел, и за всё это долгое время он успел не один раз прочитать девиз над входом, написанный на латыни: «Secretum meum mihi et filiis domus meae[269]», при этом пытаясь вспомнить, откуда взята эта фраза. Потом ему пришло в голову взобраться на стену – только этого не стоило делать, нужно было сначала надеть какой-нибудь старый костюм. Затем он начал думать: «Может этот замок можно легко сорвать, ведь он проржавел давно?», – попытка оказалась безуспешной. – «Да нет, держится крепко.», – со злобой и раздражением он лягнул ногой ворота, после чего те поддались и замок упал к его ногам. Толкнув калитку еще раз он вошел внутрь, где ему пришлось пробираться через заросли крапивы, бурно разросшиеся от самых ворот в глубь лабиринта.

Лабиринт был высажен тисом[270] по окружности, при этом живая изгородь, которую долгое время никто не подстригал, до невероятности разрослась во все стороны. К этому времени, сразу начиная от входа, его дорожки уже стали непроходимыми. Изрядно вспотев и пытаясь не обращать никакого внимания на ветки, цепляющиеся за одежду, крапиву, которая жалила и колола, Хамфрис, благодаря величайшим усилиям, все-таки смог протиснуться через буйную поросль: «Так или иначе,» – рассуждал он. – «Мои усилия не пропадут даром, а потом можно будет легко найти дорогу обратно, так как след останется заметный». – До сих пор, насколько он помнил, бывать в лабиринте ему не доводилось, в тоже время сейчас ему не казалось, что от этого он много потерял. Сумрак, слякоть, сырой запах раздавленного подорожника, жалящая крапива – всё это заставляло постоянно быть в движении, чтобы окончательно не упасть духом. Также было похоже на то, что этот лабиринт не принадлежал к числу очень запутанных. Особенно не задумываясь над тем, какую дорожку выбрать для прохождения, он уже добрался почти до самого центра и поглядывал, подошел Купер или нет. Вот и долгожданный центр! Достичь его было легко. В довершение всего там, в самом центре, он нашел нечто, способное вознаградить за огромную трату энергии и неуёмное рвение. Сначала ему показалось, что перед ним солнечные часы, но когда он раздвинул рукой заросли ежевики и вьюнка, закрывшие заинтересовавший его предмет, то оказалось вещь там прячется куда более хитроумная, сложная. Он увидел перед собой каменную колонну пяти футов высотой, а на её вершине стоял медный металлический глобус. Внимательней присмотревшись к патине, зеленому налету медной окиси покрывшему весь шар, он увидел тонкую гравировку. Причем ему сразу стало понятно, что нанесение орнамента и надписей было делом рук исключительного мастера. Правда, рисунок и буквенные символы открывались глазу пытливого наблюдателя не сразу. То, что увидел перед собой Хамфрис, а более цепкий взгляд на рельефные контуры эту догадку подтвердил, – он наткнулся на одну из тех таинственных вещей, которая называется звездным глобусом[271], благодаря которому, насколько известно, никто еще ничего не узнал о Царстве Небесном. Впрочем, вокруг было очень темно, по крайней мере в самом лабиринте, чтобы суметь такую любопытную находку лучше рассмотреть, кроме того он услышал голос Купера, а вместе с ним и звук, напоминающий зов трубящего слона в джунглях. Хамфрис откликнулся на его голос и подсказал как найти тропинку, которую он протоптал. Буквально через несколько минут запыхавшийся Купер был уже возле него. Он не мог найти нужных слов для того, чтобы извиниться за свое опоздание, объяснив его тем, что долго не мог найти ключ от лабиринта: «Вот тебе на!», – вырвалось у него. – «Что ни говори, а вы все-таки сумели добраться до самого его сердца без посторонней помощи. Через все тернии, как говорится. Во дела! Да, всё точно. Полагаю, лет тридцать-сорок сюда не ступала нога человеческая. Я знаю одно, и знаю наверняка, – это то, что я здесь раньше никогда не бывал. Неплохо, неплохо! Какая там есть пословица об ангелах боящихся шаг ступить? На этот случай она как раз подходит.» – Не смотря на то, что Хамфрис совсем недавно познакомился с Купером, он сумел понять, что в его словах нет никакого коварства или подвоха, поэтому и не стал употреблять той фразы, которая вертелась у него на языке, а может быть, он не стал язвить еще по той причине, что торопился домой на вечерний чай, ведь, оказавшись дома, он собирался отпустить Купера по своим делам. Они отправились обратно по тому же пути, по которому сюда и пришли, только пробираться по нему обратно было немногим легче, чем прокладывать новый.

– Вы что-нибудь знаете об этом лабиринте? – Спросил Хамфрис, когда они уже возвращались домой. – Почему мой дядюшка держал его закрытым, зорко за ним следил и охранял так бдительно, что никто не мог туда войти?

Ни слова не сказав в ответ Купер только прибавил ходу. Тогда Хамфрис понял, что здесь срывается какая-то тайна.

– Скажу вам честно, мистер Хамфрис, я солгал. Не вижу ничего хорошего, если на каждом углу болтать о тайне этого лабиринта. Когда я в первый раз пришел сюда устраиваться на работу, а это было примерно восемнадцать лет назад, – лабиринт этот находился точно в таком же состоянии каким вы его увидели сегодня. Кстати, единственное, почему мне пришлось о нем вспомнить, так это потому что моя дочь о нем заговорила в вашем присутствии. Леди Уордроп, – я не хочу ничего плохого говорить об этой женщине, в своем письме буквально напрашивалась, чтобы ей разрешили побывать в этом лабиринте. Ваш дядя показывал мне его. Очень вежливое было письмо, далеко не каждый раз дождешься такого письма от такой стервы: «Купер, – сказал он. – Я бы хотел, чтобы вы написали ей ответ от моего имени». – «Хорошо, господин Вильсон», – говорю, поскольку мне часто приходилось выступать в качестве его личного секретаря. – «Что я должен написать?» – «Знаете что», – говорит он. – «Пожелайте леди Уордроп доброго здоровья и напишите ей так. В том случае, если появится возможность заняться этим вопросом, я буду рад пригласить её первой в лабиринт, но, поскольку пока эта тема остается закрытой, то я был бы очень признателен, если бы милостивая государыня к ней больше не возвращалась.». – Таким был ответ вашего дядюшки, и я полагаю, мне нечего к этому добавить. – Разве только…, – произнес Купер, немного помолчав, – он не очень любил говорить о своем дедушке (такое часто случается, неизвестно по какой причине), который, как я вам