— Шура, поясните мне, пожалуйста, — попросил он.

— Ну а что пояснить-то? — Кузнецов пожал плечами. — У тетки от мужа квартира осталась классная, пятикомнатная, в Романовом переулке. Ну, как насчет музея вопрос встал, в префектуре сразу рогом уперлись, ни в какую: элитный ведомственный дом, мол, и так там жили многие знаменитости. Одни вон мраморные доски на фасаде. Так, мол, придется весь жилфонд на музей-квартиры перевести, а людям-то где же тогда жить? Короче — стена непонимания. Тогда тетка варианты начала искать возможные. Квартира велика для нее, квартплата зверская. Ну, она и решила ее обменять. В мэрию написала. Там, видно, люди более отзывчивые, подсказали приемлемое решение. Она сдает эту квартиру городу, получает хорошую двухкомнатную на Ленинском проспекте и плюс город под гарантии власти выделяет ей помещение на Сивцевом Вражке для персональной галереи Чебукиани. Как видите, все бумаги уже подписаны, заверены. В конце августа тетка уже переезд на новую квартиру планировала. За осень-зиму надеялась и в галерее все подготовить — собрание картин там, личные вещи. От Союза художников даже сотрудников ей выделили в помощь. Тетке музей Павла Корина покоя не давал. Она такой же Георгию сделать хотела.

Колосов листал документы.

— Шура, но это же невыгодно, — сказал он. — Отдать такую престижную квартиру фактически за…

— Да она ее ни продать не могла, ни приватизировать. — Кузнецов усмехнулся. — Квартира за спецфондом числится. Подлежит сдаче. Там особые условия найма — чужих в этот дом не пускают даже и сейчас. А платить за такие хоромы никаких денег не хватит. Так что это лучший вариант был. А потом, тетка мне говорила: костьми лягу, но волю Георгия насчет музея исполню. Она ему слово дала. А от слов своих она; никогда в жизни не отказывалась.

— Насчет дачи проясните, пожалуйста, ситуацию. Я так понял, что дача принадлежала не только Александре Модестовне, но и…

— Пенсия-то коту на молоко, а жить надо. Она в прошлом году и продала полдома и участка своей приятельнице Хованской Юлии Павловне, с которой, по-моему, вы тоже уже знакомы, — Кузнецов говорил тихо, внешне безучастно. Но при имени Хованской посмотрел на Колосова.

— Шура, когда сегодня утром вы увидели Александру Модестовну на полу, ей было плохо, отчего же вы не позвали на помощь Юлию Павловну? Ведь у нее способности к целительству, не так ли? — спросил тот.

Кузнецов молчал. Смотрел в пол.

— Это Хованская явилась причиной вашей ссоры? — не сдавался Колосов.

И снова Кузнецов как воды в рот набрал. Странно, но за это вот уклонение от дачи свидетельских показаний они сейчас с Карауловым даже не были на него в обиде.

— Ответьте мне, что же все-таки происходит в вашем доме? — настойчиво продолжал Никита. — Кто-то травит людей, режет… Что происходит? Кто это делает?

— Вы что, меня об этом спрашиваете? — Кузнецов медленно покачал головой. — Ну что вы меня-то спрашиваете?! Ну скажу я вам сейчас, что я думаю на этот счет, так вы ж меня первого за идиота примете, В Кащенко пошлете полечиться!

— Не пошлем. Мы сами такие же. — Колосов усмехнулся. — Ну?

— Попа надо пригласить, вот что. — Кузнецов как-то двусмысленно хмыкнул. — Попа со святой водой.

— Мы наверху в одной из комнат мясо нашли разложившееся, — сказал Караулов. — Что эта мерзость означает? Только снова не говорите, что вы ничего не знаете! Как же это не знаете, когда в этой комнате ваш патрон был, Смирнов. Мы его собственными глазами там видели!

— Ступени это испытания, вот что это такое, — Кузнецов снова хмыкнул — зло и брезгливо. — Смрад, вонь, тьма кромешная, пост без еды и воды… Навроде йоги. Только и врагу такой йоги не пожелаю, не то чтобы старику своему. Дурдом полный, короче.

— Хованская запирала Смирнова в этой комнате?! — не выдержал Караулов и… понял, что проговорился.

Кузнецов смерил его взглядом.

— Нет, никто никого не запирает, — сказал он. — Что вы! Все на сугубо добровольной основе. Сам он себя там держал, понятно? Сам! И повязку сам на глаза надевал, не жрал ничего, не пил, дерьмо это гнилое нюхал… — Кузнецов повысил голос, глаза его сверкнули бешенством. — Да что, это все еще цветочки! Вы бы посмотрели, как она с теткой иногда поступала. Как изгалялась там вовсю над ней и…

— Александра Модестовна действительно любила Сорокина? — тихо спросил Колосов.

— Сдохнуть ради него была готова. Терпела все, все непотребства эти… лишь бы только удержать.

— Но чем же Хованская могла ей реально помочь? — не выдержал Караулов. — Чем?

Кузнецов отвернулся к окну. Губы его брезгливо кривились.

— В ночь перед похоронами Сорокиной вы ведь были в Май-Горе, на даче, так? — задал новый вопрос Караулов.

— Так, — Кузнецов вздохнул.

— А Сорокин в эту ночь оставался у Александры Модестовны?

— Вы что… совсем меня уже за гада принимаете… Что я, в замочную скважину, что ли, за ней подглядывал?!

— Ни за кого я вас не принимаю, не беситесь. Я прошу вас честно ответить: был он там или нет?

— Был. Ну да, да! Мы утром с ним в Москву уезжали, тетка нас провожала.

— Опишите нам, пожалуйста, тот вечер и ночь. — Караулов отодвинул протокол допроса, который пока не был нужен. — Вы где спите в доме?

— В бывшей комнате Георгия, на первом этаже. А насчет вечера… да вечер как вечер. Как в нормальном дурдоме. — Кузнецов зло усмехнулся.

— Ночью вы ничего подозрительного не слышали? Может, кто-то выходил из дома?

— Я спал. Выпил за ужином. Я там у нее порой не пить просто не могу.

— Что, до такой степени плохо там, в вашем доме? — спросил Колосов.

— Это не мой дом. Гвоздя там нет моего. Ежели бы не, Олег… ноги б там моей не было бы давно.

— Скажите, а в сегодняшней ссоре Олег Игоревич принимал участие?

— А то нет! Побелел, полиловел аж весь. Зашипел как гусь, что я не в свое дело суюсь, молчи, мол, в тряпку… Он-де сам решит, как ему поступать, что делать. Точнее, я понял, — Кузнецов мрачно сверкнул глазами, — она за него.

— А под словом этим знамение, по-вашему, что же он все-таки имел в виду? — задал вопрос Колосов.

Кузнецов посмотрел на него как-то странно. Словно колебался… Потом только плечами пожал и снова уставился в пол.

— Шура, я прошу вас, ответьте, очень прошу: что, по-вашему, означают эти слова Смирнова? — настойчиво попросил Никита. — Убийства?

Ответа не было.

— Сами-то вы как к Хованской относитесь? — влез Караулов, не выдержавший тягостного молчания, повисшего в комнате. — Внешне-то вы все вроде добрые друзья, как я погляжу…

— Старая сука. — Кузнецов сглотнул ком в горле. — Эта старая сука меня уже достала. Ну ладно, ничего. Мы еще посмотрим, еще поглядим.