Что же касается «тупости, трафаретности и скуки до тоски», усмотренных Пильским у Ленина, то вот оценка Ленина-интеллектуала его политическим противником, Виктором Черновым, знавшим Ленина лично: «Ум у Ленина энергический, но холодный. Я бы сказал даже: это был прежде всего насмешливый, язвительный, цинический ум».

Написано в марте 1924 года, после смерти Ленина. Но написано с таким невольно живым чувством, что сразу понятно: «скучный» (по Пильскому) Ленин на самом деле своим оппонентам поводов для скуки не давал.

Как всё же мерзко повели себя после 1991 года многие бывшие советские «интеллигенты», особенно «творческие»… В советской исторической эпохе, которая дала нам первоклассную державу, они видят нечто даже худшее, чем татаро-монгольское иго! Сделавшие себе на «ленинианах» имена, дачи и счета, они бесстыже рассуждают о «мракобесии» (подумать только!) Ленина.

Контр-адмирал Деревянко, герой обороны Одессы, вспоминал, что в конце двадцатых годов курсантам Ленинградского училища имени Фрунзе читал астрономию Михаил Михайлович Беспятов, неизменно обращавшийся к аудитории: «Господа!». Но за неделю до смерти он пришёл на последнюю в своей жизни лекцию и впервые обратился к будущим командирам Рабоче-крестьянского Красного флота: «Товарищи…».

Способны ли понять нынешние новоявленные «господа» — почему Беспятов поступил так, подводя жизненные итоги? И поймут ли они, что на «зверофермах» такого быть не могло?

В великом Советском Союзе во всех средних школах висели плакаты со словами великих русских писателей о мощи и богатстве русского языка. Со словами Владимира Маяковского: «Я русский бы выучил только за то, что им разговаривал Ленин». И со словами самого Владимира Ильича: «Язык Толстого, Тургенева, Чернышевского и Добролюбова велик и могуч». Тогда русский язык и русский дух были опорой Державы, а Держава, основанная Лениным, была опорой русского духа и русского языка.

А как же пильские — тогдашние, и нынешние?..

Что ж, в давней статье Петра Пильского были слова, несправедливо сказанные им в адрес Советской власти Ленина, зато в «Россиянии» Ельцина и Путина ставшие до боли злободневными:

«Насаждение чуждых слов и понятий обозначает чуждый дух… Огрубение словаря символизирует огрубение нравов, а распространение воровского жаргона говорит о природе самой власти, её заветов и лозунгов, её программы и практики, её вождей и руководителей».

Вот тут всё верно — если иметь в виду сегодняшний день России. Нынешний лексикон нашей жизни многое говорит о природе нынешней власти. Власти, чуждой идеям Ленина в той же мере, в какой эта «власть» чужда России и её народам.

ЛЕНИН был блестящим публицистом. Указатель произведений художественной литературы и критики, пословиц, поговорок и крылатых слов, использованных и упомянутых Владимиром Ильичом в его работах и речах, занимает в справочном томе к Полному собранию сочинений более пятидесяти страниц — с 589-й по 644-ю! Однако Ленин нечасто прибегал к собственным литературным описаниям, не стремился к метафоричности языка как к самоцели… Тем более ценны те немногие его работы, которые показывают нам Ленина — обладателя чисто литературного таланта. И с одним из таких примеров не могу не познакомить читателя под конец этой главы.

В феврале 1922 года Ленин начал работать над очередными «Заметками публициста». Очередными потому, что есть несколько ленинских статей с одинаковым названием: 1907-го, 1910-го, дважды — 1913-го, и 1920 года. «Заметки» 1922 года имели подзаголовок: «О восхождении на высокие горы, о вреде уныния, о пользе торговли, об отношении к меньшевикам и т. п.».

Неоконченные «Заметки…» 1922 года были опубликованы в 1924 году, уже после смерти Владимира Ильича, и их первая главка «Вроде примера» весьма непривычна для стиля Ленина. Читая, просто не веришь, что это написано им. Обычно он жертвовал развёрнутой образностью ради конкретности мысли, а здесь, что называется, не стал себя сдерживать.

И вышло на удивление захватывающе!

Уже следующая главка «Заметок» имеет название «Без метафор» — Ленин как бы извинялся перед читателем за то, что начал деловую статью с метафор, и прямо замечал: «Пример не доказательство. Всякое сравнение хромает». Однако его сравнение новой России с человеком, восходящим на высокую гору, прочно стояло — используя метафору — на двух ногах. И читатель сейчас сможет сам составить мнение насчёт того, обладал ли Ленин даром литератора.

Вот как начинаются «Заметки публициста» 1922 года:

«Представим себе человека, совершающего восхождение на очень высокую, крутую и не исследованную ещё гору. Допустим, что ему удалось, преодолевая неслыханные трудности и опасности, подняться гораздо выше, чем его предшественники, но что вершины он всё же не достиг. Он оказался в положении, когда двигаться вперёд по избранному направлению и пути оказалось уже не только трудно и опасно, но прямо невозможно. Ему пришлось повернуть назад, спускаться вниз, искать других путей, хотя бы более длинных, но всё же обещающих возможность добраться до вершины.

Спуск вниз на той невиданной ещё в мире высоте, на которой оказался наш путешественник, представляет опасности и трудности, пожалуй, даже бо́льшие, чем подъём: легче оступиться; не так удобно осмотреть то место, куда ставишь ногу; нет того особо приподнятого настроения, которое создавалось непосредственным движением вверх, прямо к цели.

Приходится обвязывать себя верёвкой, тратить целые часы, чтобы киркой вырубать уступы или места, где можно было бы крепко привязать верёвку, приходится двигаться с черепашьей медленностью и притом двигаться назад, вниз, дальше от цели, и всё еще не видеть, кончается ли этот отчаянно опасный, мучительный спуск, находится ли сколько-нибудь надёжный обход, по которому можно бы опять, смелее, быстрее, прямее двинуться вперёд, вверх, к вершине…»

Читая это, невольно отождествляешь себя с описываемым Лениным путешественником — так точно дана картина и восхождения, и вынужденного спуска. Точно передано и напряжение спуска. Ленин обладал опытом альпиниста, причём альпиниста в изначальном значении этого слова, то есть человека, совершавшего восхождения в Альпах, и горный опыт чувствуется в вышеприведённом отрывке.

А далее Ленин продолжает:

«Едва ли не будет естественным предположить, что у человека, оказавшегося в таком положении, являются, — несмотря на то, что он поднялся неслыханно высоко, — минуты уныния. И, вероятно, эти минуты были бы многочисленнее, чаще, тяжелее, если бы он мог слышать голоса снизу, наблюдающие из безопасного далёка, в подзорную трубу этот опаснейший спуск, который нельзя даже назвать спуском на тормозах, ибо тормоз предполагает хорошо рассчитанный, уже испробованный экипаж, заранее подготовленную дорогу, испытанные уже ранее механизмы. А тут ни экипажа, ни дороги, вообще ничего, ровно ничего испытанного ранее!

Голоса же снизу несутся злорадные…»

Ленин описывает эти голоса, основной сарказм направляя против меньшевиков, но пока не называя их прямо. Хотя вряд ли Ленин презирал кого-либо в политике больше, чем меньшевиков, в чём был абсолютно прав — зловреднее публики в России не было.