туда своего гранатомётчика. Остальные тройки на твое усмотрение. Врываемся в цех, вон через то окно. — Малофеев показал на третье окно от пристройки, под которым был виден хорошо оборудованный окоп боевика, вроде бы пустой. — Каждая тройка прикрывает впереди идущую. Командир роты, тебе тяжелее всех — идёшь первый. Врываемся в здание и закрепляемся там. Осмотримся и определяемся, как будем действовать дальше. Задача всем ясна? — Генерал на несколько мгновений замолк, обведя взглядом офицеров. — Вижу, всем всё ясно. Отдать распоряжение и приготовиться к атаке.

(Двум тройкам, одну из которых возглавил Малофеев, удалось ворваться в цех, где они сразу подверглись обстрелу. Смертельное ранение в первые же минуты боя получил командир отделения артиллерийской разведки старший сержант Алексей Шараборин. Солдат внутренних войск из другой тройки также был ранен. Остальные, в том числе и генерал Малофеев, в разных участках цеха заняли оборону и отстреливались от наседавших бандитов. — Авт.)

Пока я занимался раненым, вокруг нас обстановка резко изменилась, боевики предприняли контратаку и сумели отбить остальных вэвэшников от цеха и окружить нас. Я завертел головой, оценивая обстановку: кругом били очереди и пули чертили красивые линии пыльных фонтанчиков на всей площади цеха, сквозь трескотню выстрелов доносились остервенелые крики “Аллах акбар”. В дальней части второй половины цеха в проемах стен и окон мелькали фигуры боевиков. Короткими очередями в два-три патрона приходилось бить по ним, не давая им возможности заскочить вовнутрь здания. Так длилось две-три минуты, и затем все потихоньку стихло, лишь изредка то там, то тут били автоматные очереди и пули хлестали по цеху, не давая поднять голову. Я посмотрел на генерала и ротного, которые, несмотря на то, что кругом шёл бой, продолжали наблюдать за двором цеха и, кажется, даже не видели, как был ранен Шараборин. Справа их от боевиков закрывала какая-то пристройка, а слева железная труба большого диаметра. И было непонятно, заметили ли они вообще, что обстановка кардинально изменилась.

Командующий и ротный что-то внимательно рассматривали через амбразуру во дворе завода. Через несколько секунд оба резко отпрянули от амбразуры, которая внезапно заклубилась от попадания автоматной очереди со двора. Малофеев внезапно дёрнулся, коротко вздохнул и тихо осел от трёх пуль попавших ему в голову. Из-под волос, из ушей, носа и рта обильно хлынула кровь, стекая на землю, но не пачкая его лица. Как он сидел на корточках у амбразуры, так и остался в этом положении, лишь правым боком опёрся на стену.

Генерал убит. Убит командующий. Убит человек, которому мы вверили свои жизни, за которым шли. И надеялись, что он сумеет принять правильное решение, в результате чего будет выполнена задача, и мы благополучно вернёмся обратно. И вот он убит. Я смотрел на него и медленно осознавал то, что для него всё закончилось — кончились бессонные ночи, бесконечные думы над картой, у него уже нет ответственности за выполнение задачи… Ему всё уже до лампочки — убьют нас или мы выживем. Ему уже всё равно. Ему уже ничего не надо….

А по ротному всё бил и бил боевик, но уже явно не со двора. Офицер сумел сгруппироваться, поджать ноги, и теперь он прикрывался от боевика толстой железной трубой диаметром сантиметров сорок. Автомат выпал из рук и лежал рядом с ним, но поднять его он не мог. В руке командир роты держал “Моторолу”, в которую что-то лихорадочно говорил — наверно, прощался…”

Всем вошедшим с Малофеевым в цех в итоге чудом под шквальным огнем боевиков удалось вырваться из огненного капкана. Всем, кроме самого командующего и старшего сержанта Шараборина. Их тела остались внутри здания.

Сергей Грищенко, в 1999–2000 гг. офицер штаба группировки внутренних войск на территории Северо-Кавказского региона:

“Только через двое суток мы Малофеева нашли. Приезжал генерал Трошев, руководил всем этим делом. Вызвал меня. А Малофеева я видел утром того дня, когда он погиб. Был туман, он сказал, мол, давай ты к внутренним войскам, а я к своим. Попрощались и разошлись.

Когда же генерал погиб, то мы его сразу не смогли вытащить. И чеченцы с нами начали торговаться за его тело. Все эти двое суток. Услышали в эфире, что генерал пропал. И вышли на нас. Говорили, мол, ваш генерал у нас. Пытались на нас давить этим, чтобы мы метров на пятьсот назад отошли, потому что в заваленном бункере их "друзья" остались. Они овощехранилище под бункер оборудовали, а мы случайно, когда из артиллерии били, завалили их. И они там из-под земли орут своим, мол, вызволите нас отсюда. И вот они с нами торговлю затеяли, пока мы не поняли, что у них нет Малофеева. А потом мы оттеснили их. Подошли к дому. Подогнали технику, плиты стали сдергивать — и под одной из них нашли Малофеева. Прямо споткнулись об него. При мне стащили плиту. Вот как был у него автомат за спиной, бушлат с генеральскими погонами, шапка, а под шапкой — вязаный подшлемник, так он и лежал. И солдатик там же рядом лежал. Погибшего Малофеева завернули в красное ватное стеганое одеяло и вывезли”.

Так что тело генерала, вернее, информация о гибели Малофеева, кроме всего прочего, стала еще и предметом торга со стороны боевиков. В этом отношении показательна цитата из российской прессы.

РОССИЙСКАЯ ПРЕССА О КОНТРТЕРРОРИСТИЧЕСКОЙ ОПЕРАЦИИ В ЧЕЧНЕ

"Комсомольская правда". 21–28 января 2000 года

«Как сообщило агентство France Press, в Чечне захвачен в плен боевой генерал Малофеев. Генерал Михаил Малофеев действительно служит в Вооруженных силах РФ, занимает должность заместителя командующего северной группировкой федеральных сил в Чечне, На момент подписания номера в Министерстве обороны нам не подтвердили, что такой факт имел место. Между тем со ссылкой на зарубежных корреспондентов, работающих в Чечне, эта новость транслируется по телеканалам, и опровержений тоже пока не поступает».

С учетом рассказа Сергея Грищенко возникает вопрос, откуда у французского агентства оказалась такая информация? Да еще и столь оперативно.

Человеком, на глазах которого разыгралась эта трагедия, был генерал Михаил Паньков. Завершая рассказ о гибели Малофеева, мы приведем воспоминания Михаила Анатольевича. Они — еще одно документальное свидетельство того, что случилось на улице Коперника 17 января 2000 года.

Михаил Паньков, в