Потом наступает тишина, когда генератор останавливается.

Я слышу, как кричит Кец. Этот крик рушится из-под крыши башни, словно пощечина от господа бога, а потом она умолкает. Она умолкает.

«О нет, Кец, нет, нет…»

Я встаю. Моя левая нога сломана, я не могу опираться на нее. Добираюсь до лестницы и прыгаю. Ступенька за ступенькой, прыжок за прыжком. Пусть он поджарит меня, потому что если он этого не сделает, я прикончу его. Не за Шерил, не за другие комнаты, полные убийц. Не за маленькую Клару, единственную невинную жертву в этой череде смертей.

Я должна сделать это ради Кец.

Делаю семь жутких, болезненных скачков вверх по спиральной лестнице, когда слышу шаги, стремительно спускающиеся мне навстречу. В ушах у меня опять звенит, в голове танцуют вспышки странного света. Я останавливаюсь, собираюсь и целюсь. Я вижу тень, скользящую по виткам спирали. Руки у меня трясутся, я не уверена, что смогу попасть в него с такого расстояния, но я должна остановить его. Должна. Делаю вдох и жду. Он приближается, спускается еще на один виток.

Я вижу цель и стреляю. И промахиваюсь, выбив кусок бетона из стены. Сразу же прицеливаюсь снова и несколько раз подряд нажимаю на спуск. Он останавливается, пригибается, кричит что-то. Я не слышу его – в ушах звенит еще сильнее, чем прежде, – но это не важно, я больше не хочу его слушать.

Я целюсь. Я собрана. Я готова. Выстрел в центр масс.

Нажимаю спуск. Ничего не происходит. Затвор отходит назад. Магазин пуст.

А потом я понимаю, что голос, почти потерявшийся в громе выстрелов и звоне в моих ушах, не принадлежит Джонатану. Это голос Кеции.

– Гвен, перестань! Прекрати! – Она перегибается через перила, лицо у нее белое от потрясения.

– О боже… – выдавливаю я. Я едва не совершила непоправимое. Я едва не убила ее.

«Твой выбор», – слышу я шепот Джонатана.

Роняю пистолет. Я все сделала неправильно, и мне кажется, что я умираю, но я просто хочу… я просто хочу… Белые стены расплываются. Вращаются.

Кец несется вниз по спиральной лестнице ко мне. Хватает меня, когда я начинаю падать, и мы обе оказываемся на полу нижнего уровня. Кец берет пистолет.

– Я сейчас вернусь, – говорит она, и я вижу в ее глазах напряженную сосредоточенность. – Мне надо удостовериться, что он…

Слышится шум – долгий, лязгающий шум. Механический. Кец встает. Я пытаюсь перевести дыхание. Мне нужно что-то вспомнить, нужно что-то сказать ей. Это важно. Но все мысли вдруг делаются расплывчатыми, скользкими, я не могу ухватить ни одну из них.

– Это лифт, – говорит Кец. – Попытайся встать.

Она пробует помочь мне, но я не могу стоять. Падаю и утыкаюсь лицом в прохладный бетонный пол. Она продолжает что-то говорить, но я не могу разобрать слов. Потом мое тело приходит в движение: Кец перекатывает меня на спину и тащит по бетонному полу к двустворчатым дверям. Они все еще распахнуты, и я со странной отчетливостью слышу неустанный шум моря, бьющегося о подножие утеса, на котором стоит маяк.

Кец останавливается. Она задыхается, ей тоже больно. Я вижу эту боль на ее лице – вместе с неожиданным отчаянием, охватившим ее. Она отпускает меня и прислоняет к стене.

– Нет… – пытаюсь сказать я ей. – Не надо… – Не могу вспомнить, почему я это говорю, но это важно.

Но она отворачивается от меня, встает и смотрит на мужчину, который, едва ковыляя, выходит из лифта.

Джонатан выглядит таким же разбитым, как я.

В руках у него дробовик. Он наводит его на нас.

– Тебе следовало проверить, – говорит он. – Я всегда держу в кармане запасной ключ от наручников, Кеция.

Кец делает шаг вперед, сжимая в руке пистолет.

О боже… Теперь я вспоминаю. Я пыталась сказать ей, что пистолет пуст. Вытаскиваю из кармана запасной магазин, но когда пытаюсь подтолкнуть его к Кеции, то промахиваюсь. Он скользит куда-то в тень, слишком далеко, чтобы она могла дотянуться.

Кец бросает пистолет и снимает с пояса нож. Я не могу позволить ей умереть за меня.

– Просто уходи, Кец, – слышу я собственный голос. – Пожалуйста. Уходи и живи ради своего ребенка.

Шум у меня в голове утихает. Все утихает, кроме равномерного биения пульса. Мне по-прежнему больно, но что-то придает мне сил.

В этой тишине я слышу, как мои дети шепчут: «Ты можешь сделать это, мама. Ты можешь».

Я встаю. Балансирую на одной ноге и подволакиваю другую. Смещаюсь вперед, чтобы встать рядом с Кецией. Плечом к плечу.

Джонатан стоит на месте, глядя на меня. Он больше не пугает меня. Я ничего сейчас не боюсь. И даже почти не чувствую боли.

– Теперь ты знаешь, кто я? – спрашиваю я его. – И знаешь, кто ты?

Мой голос звучит спокойно. Я спокойна.

Он склоняет голову набок. Тени заполняют вмятину на боковой части его головы.

– Знаю, – отвечает он. – Наконец-то знаю.

Одним мягким движением он разворачивает дробовик, сует дуло себе в рот и нажимает на спуск. Внутренности маяка озаряет вспышка. Эхо гуляет от одной стены к другой, брызжет кровь, и то, что осталось от Джонатана Брюса Уотсона, мешком сползает на пол.

Кец подхватывает меня, когда я начинаю заваливаться, и мягко опускает на пол. Она обхватывает меня обеими руками, прижимает к себе, и мы обе сидим на полу. Не слышно ни звука, кроме шума моря и слабого, далекого воя.

Сирены. Это сирены. Я произношу:

– Я пыталась убить тебя.

– Ты плохо стреляешь, – говорит она. – И слава богу. Помощь идет, Гвен. Сэм сделал это.

Я не могу отвести взгляда от жалких останков на полу. Пустая оболочка, где обитал монстр, движимый ненавистью. «Любовь – это жадность», – сказал он. Может быть, он действительно в это верил. А может быть, в своем сумасшествии не верил вообще ни во что.

– Он сделал свой выбор, – шепчу я.

А мы сделали свой.

Мы будем жить.

Подмога, когда она наконец прибывает, оказывается невероятно многочисленной. Федеральные агенты, агенты обоих штатов, медики – все они кишат, как рыжие муравьи в развороченном муравейнике. Меня уносят в машину «Скорой помощи», в то время как Кеция остается отвечать на вопросы. От моего внимания не ускользает, что меня приковывают наручниками к носилкам, но мне на это плевать. Я просто хочу спать, особенно после того, как мне вкалывают обезболивающее.

Для того чтобы размотать всю историю, требуется несколько дней. Итогом недовольны все, кроме местных управлений полиции по всей стране – наконец-то они могут поставить давние «висяки» на полку, оттиснув на них строгую и властную печать «РАСКРЫТО». На консервном заводе обнаруживается двадцать три трупа. На каждый из них заведена отдельная аккуратная папка с этикеткой – они стоят в шкафу на верхнем уровне маяка, где Джонатан дотошно собирал все записи. Он не солгал… по крайней мере, о том, что все его жертвы были виновны. Пенни Карлсон убила минимум десять человек. Она убила своих дочерей, мужчину и женщину в том уединенном особняке, и косвенно – детектива Престера; и это не считая еще пяти трупов, оставленных ею за десять лет на ее разрушительном пути.