Спасибо за строки о Кириной матери[797] — теперь смогу написать Александре Захаровне, чьим другом она была.

Милый КПС, спасибо Вам за розы в разных ипостасях; Татьяна Леонидовна очень благодарит, и Рюрик[798] тоже; жаль, что в кадр не вошло добрых полметра его языка! На знакомом Вам кусте «в натуре» трепещет последняя роза, еще более трогательная и желанная, чем первая. Дни стоят (тьфу-тьфу) небывалые, и я даже совсем по-летнему часа по два сидела на крылечной ступеньке и переводила (вернее, «тщилась» переводить) французов. Сегодня, сейчас, уже близко к полуночи, добила наконец и шлю Вам, так как не знаю, в какой редакции Сусанна — в Вашей же или иной? Поскольку сказано было, что можно не перепечатывать, я и не «тщилась», тем более что машинка все лето простояла на шкафу, и, верно, лента пересохла, да и остатки копирки тоже. Если можно будет мне выкроить одну копию, то мне будет весьма приятно, так как остались черные черновики, имеющие мало общего с беловиками. Сверить с подлинником, т. е. с 30-м томом Толстого, я не могла, так как он у Оттена в Москве, как и все собрание, так что — на волю Божью. Теперь весьма ретиво возьмусь за домашние и околодомашние дела, которые как-то сами собой не делаются почему-то. Часть сезонных заданий я, правда, одолела, но отнюдь не большую, увы! Лишь бы погода еще хоть немножко удержалась, чтобы садово-огородные задачки решить посуху! Но, увы, радио сулит дождь, а он мне сейчас ни к чему.

Напрасно, напрасно Вы нарушаете пятую заповедь[799], небезызвестную Вам. Она — единственная, которую нарушать — немыслимо; все остальные — можно. Что до маленькой Хелги, то даже она ее не нарушает, ибо в ней ни слова не сказано о бабушке и дедушке!

Падаю под стол от сна, а посему — спокойной ночи. Будьте умницей. Целую.

Милый Рыжий, Ваше письмо дошло уже после телефонного звонка; вообще — почта стала проявлять заметно меньшее рвение с тех пор, что появилась грязь непролазная и погода испортилась. То же письмо, которое Вы получили отсюда чуть ли ни на шестой день, очевидно, я в свое время передала «для скорости» уезжавшей Тане Щербаковой, чтобы она опустила его в Москве. Она и «опустила»… — Когда говорю с Вами по телефону, почему-то на радостях забываю обо всех делах и говорю какую-то чушь собачью; а о делах вот что: с Тоней Ивушкиной у нас идет весьма активная переписка на той почве, что эта красавица потеряла одну из трех «моих» скарроновских пьес; тот экземпляр (3-й), что у меня, ничем помочь не может, так как в него не вписаны ни исправления, ни переделки. Что дальше будет, и не представляю — авось найдет? И конечно же, Тоня пишет мне, невзначай, вскользь: «У Вас застряла (такая-то) рукопись, пришлите, мол, побыстрее». Все как полагается. О маминой рукописи я ей, конечно, написала, но ответ, верно, получу «лично», когда буду в Москве. А до этого повидаемся с Вами и договоримся, как вообще быть с этими пьесами, которые явно где-то лежат без движения (если тоже не потеряла). Вряд ли Тоня что-нибудь для этой рукописи сделала и вряд ли сделает до выхода тома «Библиотеки поэта».

В Москве мне надо побывать, чтобы: перевезти свои вещи с Мерзляковского, освободить теток; повидаться с Ивушкиной; повидаться с Орловым; повидаться с женой героя «поэмы». Последняя сейчас в Крыму и в Москве будет в середине или в 3-й декаде месяца. Когда будет Орлов — неизвестно. Надо бы как-то сообразить «одним чохом» всё и вся, но как это осуществить, не знаю, ибо не знаю ни когда Орлов будет, ни когда (точно) приедет madame; ездить же 3 раза (один раз — вещи и Тоня, второй — проблематический Орлов, третий — проблематическая madame) немыслимо и в отношении денег, и времени. Тут, несмотря на те горы, что я уже свернула, остается еще уйма всяких дел «с применением физической силы», которые надо делать в основном самой, Аду к ним нельзя подпускать из-за больной руки, с которой шутить нельзя. Ада приедет завтра, посоветуемся с ней, как лучше сообразить, с наименьшими потерями времени и грошей.

Я вовсе не «волнуюсь» о работе над маминой книгой, а просто учитывая, что такая работа предстоит, и конечно, немалая, как бы Вы ни «отмахивались» от этой немалости; но сами помним о многих недоделках в примечаниях, надо подобрать и иллюстрации; предстоит и идиотский грек; возможно, и с рукописью Скаррона все равно придется что-то соображать, если Тоня действительно ее потеряла; не дай Бог. Так что времячко предстоит весьма напряженное, не говоря уже о всяких бытовых делах и делишках, имя же им легион. Надо все успеть, и успеть хорошо… другую бы мне голову на мощные мои плечи, и все было бы в порядке! От А. А. получила вчера телеграмму, что встретили ее чудесно — вот и умницы вы с Инкой!

Целую!

А это Вам в благодарность за розы (переслала Елизавета Яковлевна, она еще в Болшеве) — помните? Снято с моста, с которого снимали и Вы, а я в это время смотрела на быстротекущие воды Даугавы и думала: «что наша жизнь?»[800] Совсем как Рабиндранат[801].

Милый Рыжеповастенький, погода еще хороша, во всяком случае с проблесками, а природа — Вашей масти (см. выше), а прошлое воскресенье было — после всех прогнозов дождей и похолоданий — просто сказочным, и мы с Адой Александровной, бросив все неотложности, пошли в лес, в то место, которое нам с Вами так понравилось: молодые сосны, ручей, и тот берег его — весь в мягких склонах и плакучих березах. На обратном пути еще и грибов набрали, подберезовых, а Ада нашла даже один беленький. Вообще грибы «воскресли» в конце сентября, и люди помногу собирали, но я почти не ходила за ними. Сегодня утром — «заморозки на почве» и туман, но георгины всё еще не сдаются и последние розы цветут — просто невероятно!

Хорошо, что книга планируется на 64-й, а там видно будет; хорошо и то, что Владимир Николаевич собирается позаботиться о наших тощих «Гонорариях». В примечаниях, вернее — в недоделках — важно, из того, что помню, найти «а если кровь болит» и «в розах змеи (?)»[802], ибо первое — явная цитата, а «сибирских княжат»[803] и «высасывателей»[804] придется бросить, так как это, вернее всего, поэтическая вольность — ибо полнейшая terra incognita не только для нас, но и для истинных знатоков фольклора.