ЛИЧНОЕ

— Умер товарищ Мецко, образцовый работник, хороший человек. — Оратор отвел глаза от присутствующих и опустил их на лист бумаги с надгробной речью. — Мы знали товарища Мецко много лет. Некоторые из нас — еще по подпольной работе во время фашизма, другие только слышали о нем, здоровались с ним, решали разные вопросы производства, обращались к нему за советом. Он был примерным работником, супругом, отцом, воспитателем, мы потеряли в его лице специалиста с широким кругозором. Два года назад, когда необходимо было помочь оравскому филиалу завода «Тесла», товарищ Мецко первым добровольно записался в небольшой ударный отряд, поехавший на север, чтобы помочь выполнению плана на молодом сестринском предприятии. Он был сознательным человеком. Его не надо было убеждать в необходимости этой миссии, он знал, где его место, и отправился туда без колебаний. Но твой уход огорчил всех нас, товарищ Мецко. И там, на оравской «Тесло», вдали от друзей, родных и сотрудников, ты неутомимо, вдохновенно работал, подчас жертвуя собственным отдыхом. Ты находил время для выступлений в заводском клубе в качестве актера кукольного театра, именно ты был инициатором «Послеполуденной детской радости». Не знаю, как выразить тебе нашу благодарность за усердие и энтузиазм, с которыми ты работал в нашем заводском клубе Революционных профсоюзов. Ты был хорошим членом профсоюза, честь твоему труду. Мы тебя знали и доверяли тебе. Впрочем, действительно ли мы знали тебя?

Ветер приподнял красное знамя, покрывавшее гроб; одному из пожарных, кларнетисту, кто-то из толпы протянул откупоренную бутылку содовой воды. Кларнетист передал ее дирижеру.

— Почему ты так внезапно покинул нас?

У дирижера взял бутылку невысокий пожилой мужчина в сером костюме, с бородавкой подле самого глаза; он держал под руку супругу покойного и лил ей воду на лицо сквозь вуаль, пока какая-то женщина не отобрала у него бутылку и не приподняла вуаль у потерявшей сознание вдовы.

— Почему ты так внезапно покинул нас?

Алиса, вдова Мецко, стоит у окна и смотрит в небо, как бы к чему-то прислушиваясь.

Как все это близко, еще так близко, словно лишь должно произойти! Как же ты поживаешь? Давай поговорим. Время покурить перед сном. Или время вернуться к далекому прошлому? Уходить вдаль — значит, и возвращаться издали, и если кто-нибудь уходит, не говори, что он удаляется, — быть может, он в этот момент начинает возвращаться, ибо, как сказано, каждый должен иметь где-нибудь постоянное пристанище. Поэтому никогда не тверди «побудь со мной» и «не уходи», ибо при этом ты сама начинаешь уходить, удаляешься первая. Ты сама говорила:

— Разговор возможен, но понимание?.. — Ты улыбнулась: — Я все время одна, и потоку по воскресеньям мне хочется с другими кричать на футболе!

Я помню, как ты сказала мне это в прошлом году, но вчера, выходя из автобуса (вы ездили агитировать крестьян в Верхнем Штефанове, чтобы они вступили в кооператив), ты пригласила на чашку чая машинистку из отдела капитальных вложений. Муж у нее в армии, и она плакала у тебя на плече, жалуясь на одиночество. Глядя на открытый ящик стола, она призналась тебе, что беременна. «Знаете, я так боюсь, когда вечером лежу в постели… так боюсь, что от страха заснуть не могу, а ведь утром надо вставать и снова идти на работу», — говорила машинистка, и ты спросила, чего она боится. «Боюсь иметь ребенка, — ответила она, взглянув на тебя. — И в то же время я страшно рада, что он будет, только иногда вдруг меня охватывает такой ужас… После этого меня тошнит, я делаю опечатки, и Балко сердится на меня…»

Прощаясь, ты сказала ей, что никто никогда не бывает одинок.

«Но ведь мы так мало знаем друг друга, — прошептала она. — Всего несколько раз виделись с тех пор, как ходим вместе агитировать!»

Ты погладила ее, помнишь? Но почему ты больше не одинока? Не понимаю. Потому что за твоей спиной будет сидеть машинистка из отдела капитальных вложений или потому, что позади теперь сидит дочурка твоей сожительницы, а может, потому, что любишь свою коллегу по заводу, где чувствуешь себя как дома? Я не понимаю перемены, происшедшей в тебе, но она радует меня. Как часто мы бываем счастливы благодаря вещам, которых не понимаем, и несчастны из-за вещей, тоже непонятных нам! Помнишь, как ты ненавидела этот завод, на котором никогда раньше не была, помнишь, как я приехал сюда поездом 13.47?

Я застал тебя спящей на сквозняке. Дверь была приоткрыта, и ты лежала на самом солнцепеке. Выражение лица у тебя было несчастное. Мне показалось, что твоя голова, наклоненная скорее влево, чем к окну и к вышитой подушке, лежит как-то неестественно, будто эту позу ты заняла не сама, а твою голову повернул кто-то другой и потом побоялся положить на прежнее место. Я остановился. В комнату врывался шум березы, стоявшей перед забором; на столе я увидел официальный конверт, надписанный почерком Петера, конверт был пуст, отправитель на нем не был указан, и я подумал, что Магда, вероятно, лежит на одеяле в саду. Я глядел на тебя и внезапно почувствовал, что предал тебя… Не знаю, чем было вызвано это ощущение, но лишь после этого я заметил горящую наверху электрическую лампочку и повернул выключатель. Мне стало грустно. Так же, как в тот раз, когда я после многих лет приехал к моей матери и не сразу увидел ее на фоне дерева: она сидела в тени, незаметная среди листвы. Я пошел в ванную. И как только снова увидел наш надтреснутый умывальник, заиграла музыка. Я снял рубашку и едва протянул руку к мылу, как на него упала твоя тень. Мы молча обнялись. Я не замечал ни стаканов с зубными щетками, ни всего остального. А может, их не было на полочке перед зеркалом? В зеркале я видел лишь твое застывшее, как во сне, лицо.

— Приходила Сунегова, — устало шепнула ты.

Меня поразило, что это было твоей первой фразой. Ты стояла, прикрыв глаза, нерешительная, словно тебя кто-то в чем-то упрекал, и я спросил, приходила ли Сунегова лишь сегодня.

— Да, — ответила ты. — Вообрази, их ребенок до сих пор не ходит, это ужасно. Они опять поехали с ним в Люцерну, я дала им целых десять тысяч! — продолжала ты, как бы оправдываясь в совершенной ошибке, и я не понимал, почему у тебя такой вид, будто ты чем-то обижена и теперь хочешь за это отомстить; поэтому я улыбнулся и в то же время испугался. А затем спросил,