А сквайр…

Прямых доказательств нет, но отчего-то возникает ощущение, что и ему пришлось кое с кем поделиться.

Кто угадает? Кто назовет имя?

Ну да… Именно он. Мистер Блендли.

Чрезвычайно загадочный персонаж… Постоянно упоминается в мемуаре Хокинса, но так ни разу на авансцену и не выходит. Многие уважаемые люди в Бристоле были убеждены, что сей достойный джентльмен – пройдоха редкостный. Про сокровища он знал, сквайр сам не отрицал, что проболтался ему. Даже координаты острова мистеру Блендли известны. «Испаньолу» он проводил в рейс – посетил Трелони уже на борту, перед самым отплытием… Наверняка и встретил на причале Бристольского порта. И если грузчики просто чертыхались, вынося со шхуны по сходням тяжелые ящики, и понятия не имели, что в них лежит, то мистер Блендли сообразил сразу: предприятие, выглядевшее заведомой авантюрой, нежданно-негаданно закончилась блистательным триумфом. Неужели Блендли, трудившийся на Трелони, по словам самого сквайра, «как чернокожий», не заслужил долю малую? А то и не совсем малую, учитывая некоторые юридические тонкости…

Ведь кому по закону принадлежали богатства потопленных Флинтом кораблей при отсутствии претензий от былых владельцев? Правильно, Его Величеству Георгу Второму, волею Божией монарху Великобритании.

Неудивительно, что Хокинс никак не упоминает о том, как сквайр потратил свою долю – возможно, тратить было нечего: долги якобитам, плата за молчание Блендли…

А сам Хокинс свою долю получил полностью. Такому попробуй не заплати, себе дороже выйдет. Заматерел, заматерел Джим Хокинс за тот год, что прошел после появления у трактира «Адмирал Бенбоу» старого пирата с сабельным шрамом на щеке… И опять же эта его привычка дурацкая – постоянно таскать заряженный пистолет в кармане камзола… Лучше заплатить честно, не связываться.

В нагрузку к золоту Джим получил просьбу от человека, отказать которому не мог. И выполнил ее, как сумел…

Двуколку я оставил у «Гостиницы короля Георга», оставил просто так – положил поводья, слез и пошагал пешком. Знал: рябой Джей уже спешит со всем усердием обиходить лошадь…

По освещенной закатным солнцем деревушке я пошел пешком, никуда не спеша. Я в последнее время полюбил гулять здесь, мне доставляло удовольствие наблюдать, как те же люди, что год назад обращали на меня внимания не больше, чем на бредущую по улице собаку, начинают издалека раскланиваться и первыми снимать шляпы… Как родители девушек на выданье наперебой зазывают в гости… Жаль, что мой бедный отец не дожил до этих дней.

К дому доктора Ливси я подошел в сгустившейся темноте. Ни одно окно не светилось и мне показалось, что круг замкнулся, что все вернулось к истоку, к той ночи, когда я так же подходил к темному фасаду, спрыгнув с коня таможенника Доггера…

Чувство было настолько сильным, что когда в ответ на мой стук в глубине дома послышались шаги, я почти не сомневался: меня впустит Рейчел, служанка доктора, та самая девушка, что некогда направила нас искать доктора в усадьбе сквайра…

Но дверь, конечно же, отпер сам Ливси. Рейчел умерла от оспы два месяца назад.

Мы прошли в кабинет доктора, он поставил на стол ту свечу, с которой ходил встречать меня; других источников света в комнате не было.

– Отлично выглядишь, Джим, – сделал мне комплимент Ливси.

Или не мне, а моему новому костюму. Честно говоря, я не всегда до конца понимал, что именно хотел сказать доктор Ливси… Такая уж у него была манера выражаться.

– Как здоровье? – спросил он. – Что-то ты слишком бледен для юноши твоего возраста…

Я подумал: сказать или нет? И решил сказать.

– Мне очень плохо спится, доктор. Постоянно снятся мертвецы. Просыпаюсь и лежу половину ночи, не могу уснуть…

Он посмотрел мне в глаза и ответил после очень долгой паузы, когда я уже решил, что ответ так и не прозвучит:

– Скажи Гровсу, что я попросил отпустить тебе пузырек лауданума, три унции. Принимай по чайной ложке перед сном, но не больше. Запомнишь?

Я кивнул. Запомню, конечно же… А мистер Гровс, аптекарь, конечно же не спросит рецепт, он прекрасно знает, как Ливси не любит их выписывать.

Доктор выдвинул ящик стола, достал довольно увесистую кипу бумаг. Слегка помятые и густо исписанные листы были хорошо знакомы мне, немало дней я провел над ними и по праву гордился проделанной работой.

– Я прочитал твою рукопись, Джим, – сказал Ливси, положив кипу на стол и быстро перебирая страницы. – Внес небольшие поправки, обязательно прими их во внимание, когда будешь переписывать набело. Только вот…

Он замолчал, был слышен лишь шелест бумаги. Сказав про небольшие поправки, доктор явно поскромничал. Несмотря на скудное освещение, я видел, как густо исчерканы строки и сколько добавлений вписано на поля мелким почерком.

– Да, вот она… – снова заговорил Ливси. – Эту главу надо полностью переписать. Изложи, пожалуйста, события так, чтобы в них не упоминалось мое имя.

Он вынул из стопки и отложил в сторону десятка два листов. Я взял верхний, поднес к глазам, спросил:

– Захват «Испаньолы»?

– Да.

– Чем же вам не угодило мое описание?

– Знаешь, Джим, мне не так уж редко доводилось убивать людей… Но на спящих я поднял оружие в первый и, надеюсь, в последний раз. Не хочется оставлять о себе такую память.

Я был разочарован и, что уж скрывать, сожалел о времени и трудах, потраченных на эту главу. И попытался возразить:

– Доктор, но ведь мы были там вдвоем, Бен оставался в лодке… Если вас не упоминать, получится…

Он не позволил мне закончить, подошел, положил руку на плечо.

– Перепиши… Хорошо? Ты сумеешь, я уверен. В конце концов, пираты могли попросту зарезать друг друга в пьяной драке.

Я был вынужден согласиться… Доктор взял у меня из рук первый лист злополучной главы, свернул в трубочку, поднес к свече; когда бумага вспыхнула, прошелся по кабинету, зажигая другие светильники. Потом остаток крохотного факела оправился в камин и туда же доктор положил остальные страницы, повествующие о нашем ночном приключении. Они запылали. Я украдкой вздохнул.

В комнате стало значительно светлее, и я заметил то, что до сих пор скрывал таящийся по углам мрак: опустевшие книжные полки, отсутствие гравюр на стенах, дорожный плащ и шляпу, лежавшие на кресле…

Костюм для верховой езды и ботфорты доктора я отметил сразу по приходу, равно как и шпагу, висевшую на его боку, но в тот момент не удивился, зная о кочевой жизни Ливси.

– Вы уезжаете? – спросил я.

– Да.

– Надолго?

– Вероятно, надолго…

Мне показалось, что он хотел что-то добавить, но так и не добавил. И я спросил сам: