Парк оставил сейф открытым. Оттуда я взял свидетельства о браке и рождении, медицинскую карту Омахи, значок детектива, который дали Парку для задания по «дреме», и брошь, принадлежавшую его матери. В прикроватной тумбочке я нашел стопку черных блокнотов с красными корешками, дневники Роуз со старшей школы до самых последних дней. Я снял наволочку с подушки на кровати и положил в нее черно-красные дневники. Еще там был фотоальбом. Обувная коробка с письмами. Диплом академии Парка. Квадрат в раме из белого картона со смазанным зеленым отпечатком детской ножки. Все эти вещи казались уместными, и я их взял.

Последним я взял пистолет, из которого Парк убил человека. Все остальные вещи не имели отношения ко мне. А пистолет был мне знаком, и это меня ободрило.

Больше от Парка не осталось ничего такого, что я понимал бы вполовину так же хорошо, как я понимал смертельную механику его оружия. Я мог следить за логикой его решений и действий, но это было очень похоже на то, как если бы я только начинал учить иностранный язык и переводил все услышанное на родной. Смысл есть, но до него добираешься только с большим трудом и теряя нюансы.

На то, чтобы овладеть им бегло, нужно время. Но начало положено, и я уже выучил несколько слов.

Парк не стал смотреть, как Джаспер уходит с Омахой. Не мог. Если бы он стоял у двери и смотрел, как они уезжают вниз по улице, он бы сломался надвое. Вместо этого он поцеловал малышку в лоб и похлопал ее по кончику носа мизинцем, стоя у кровати Роуз и напоминая себе, что он может позаботиться только об одной из них.

Он не чувствовал пустоты внутри, когда смотрел, как девочка спит на руках у Джаспера, пока тот нес ее из спальни. Парк чувствовал себя наполненным, готовым взорваться по всем швам.

Сначала он позаботился о деле.

Он вернулся к Роуз. Она все бормотала, время от времени вздрагивала или стискивала зубы, как будто ее охватывала внезапная боль.

С прикроватного столика он взял завернутый в целлофан флакончик. Глаза Роуз бегали взад-вперед по дальней стене, как будто она следила за опасностями игры. Парк разорвал целлофановый пакет, и флакон с таблетками с грохотом упал на пол. Он подобрал его, прочитал инструкцию, как открыть патентованную крышку с защитой от детей, нажал, сдавив, повернул в одну сторону, потом в другую, и крышка соскочила. Он разорвал печать из фольги, вытащил вату и вытряхнул в ладонь голубую таблетку.

— Роуз.

Она не ответила.

— Роуз.

Она не ответила.

— Роуз. Я люблю тебя больше жизни.

Он вложил таблетку между ее губ, просунул за зубы, прижал ко рту стакан с водой и наклонил его. Она кашлянула и проглотила.

Затем вытерла воду с подбородка и огляделась.

— Парк?

Он вытряхнул еще таблетку в ладонь.

— Да.

Ее взгляд прояснился.

— Какого черта, Парк? Теперь мне придется начинать с самого начала.

Он покачал головой:

— Нет, не придется, милая. Не нужно начинать. Ты уже прошла его. Жалко, что я сам не видел.

Она улыбнулась:

— Это было здорово. Так тихо. Было.

Парк поднес еще одну таблетку к ее губам.

— Вот, выпей.

Она зажала ее между пальцами и пригляделась.

— Что это?

— Тебе станет лучше.

Роуз надула губы.

— Если мне станет лучше, пусть это будет что угодно. В смысле, я паршиво себя чувствую. Что это, раковый грипп или что? Мне еще никогда не было так плохо. В смысле, я же вообще никогда не болею.

Она положила таблетку в рот, и он дал ей стакан с водой, она проглотила.

— Эй. Я долго спала?

Парк кивнул:

— Да.

Она протерла глаза.

— Потому что все кажется очень странным. Как будто в детстве, когда тебе снится, что ты проспала Рождество, а потом ты просыпаешься и оказывается, что уже 15 августа, но у тебя все равно такое чувство, что ты пропустила Рождество. У меня такое чувство. И мне как-то муторно. Помни мне шею, пожалуйста.

Она перевернулась на бок, и Парк помассировал ей шею.

Мускулы на ее спине перестали дергаться.

Она широко открыла рот и зевнула.

— Ладно, не знаю, что это за таблетки, но они классные. Пожалуйста, скажи мне, что они законные.

— Законные.

— Можно еще одну таблеточку?

— Конечно.

Парк дал ей таблетку.

Она ему улыбнулась:

— Я знаю, что ты этого не любишь, милый, но тебе хорошо бы тоже такую принять.

Парк покачал головой.

Роуз кивнула:

— Я знаю. Никогда нельзя терять контроль, Паркер Хаас, ведь никогда не знаешь, кто за тобой наблюдает. — Дотронулась до его лица. — Я люблю тебя. Люблю тебя больше жизни.

Она закрыла глаза.

Парк ничего не сказал.

Роуз вздохнула, открыла глаза и увидела его.

— Как же я смогу заботиться о тебе?

Парк покачал головой и сказал ей, что не знает, и она вроде как вздохнула, как это бывает, когда она думает, что до него что-то не доходит.

— Нет, серьезно, я хочу сказать, черт, как же я буду заботиться о тебе?

Парк сказал ей, что ей не нужно заботиться о нем, что у него все хорошо.

Роуз смотрела в потолок.

— Ты такой… господи, ненавижу это слово, но ты такой невинный. Я хочу сказать, как же мне уйти от этого?

Он ничего не сказал.

Она покачала головой, задумавшись о чем-то.

— Сколько я тебя уже знаю? Я прямо вижу это. Тебе на роду написано попасть под машину, читая книжку. Или получить ножом от пьяного урода в баре, когда ты будешь защищать честь какого-нибудь бродяги. Или сделать какую-нибудь глупость похуже, например пойти в морскую пехоту и погибнуть где-нибудь за нефть, потому что, по-твоему, это правое дело.

Парк знал остальное, каждое слово, наизусть, но дал ей высказаться.

— И как же мне удержать тебя от этих глупостей, если ты там, а я здесь? Я хочу сказать, откуда ты взялся? Как тебя занесло в мою жизнь? Ты, господи, ты же воплощение того, чего мне не надо. Обними меня.

Он обнял ее.

Роуз зевнула.

— Я могу заботиться о тебе, только если мы вместе.

Она чуть изогнулась, чтобы увидеть его лицо.

— По-настоящему вместе.

Он кивнул:

— Тогда давай поженимся.