— Я почти не промокла, — возражает Амара. — И Британника только что напоила меня горячим чаем.

Она машет чашкой перед Ливией.

— Хорошо. Я рада, что хоть кто-то о тебе заботится.

Ливия тащит Амару в одну из комнат с видом на сад, усаживает на табуретку у печки и подтаскивает вторую для себя.

— Знаешь, что касается его невесты, то там и смотреть не на что, — произносит она, понизив голос, и Амара сразу же понимает, кого Ливия имеет в виду. Девушка из почтенного семейства, на которой женился Руфус, еще почти ребенок — так ей сообщила Юлия.

— Надеюсь, они будут счастливы, — говорит Амара.

— А я нет. По крайней мере, ему счастья точно не желаю, — фыркает Ливия. — Я всегда считала, что этот мальчик — воплощенное лицемерие. Тебе бы подошел кто-то постарше, дорогая, кто-нибудь, кто умеет ценить женщину.

— Может, я вообще не хочу быть с мужчиной, — отвечает Амара. — Вы с Юлией отлично без них обходитесь.

— Осторожнее, — говорит Ливия, но в ее голосе слышатся веселые нотки. — Не всем так везет. Но всем приходится идти на компромисс. Всем, кроме Юлии, так-то.

— А тебе?

— Без Юлии у меня бы вообще никакой свободы не было. Она для меня все, — отвечает Ливия с не свойственным ей серьезным видом. — Женщинам редко выпадает такое благо, как возможность выбирать, Амара, и я знаю, насколько мне повезло. Ты поступишь мудро, если позволишь Юлии направлять тебя и доверишься ей.

— Разумеется, — говорит Амара, почтительно склонив голову. Она не допустит, чтобы Ливия заметила, как тень тревоги омрачает ее лицо.

Наступают сумерки, и к тому времени, когда Филос приходит домой, Амара уже лежит в постели. Снизу до нее доносится его тихий голос, царапанье и звяканье миски, когда Британника накладывает ему остатки супа, который принесла на всех. Скорее всего, для Филоса это единственная еда за весь день. Амара подумывает о том, чтобы встать и присоединиться к ним, но у нее раскалывается голова, а тело кажется невыносимо тяжелым и неповоротливым. Вместо этого она лежит в темноте и ждет, когда на лестнице послышатся шаги Филоса и скрипнет тихо дверь, которую он аккуратно приоткроет, стараясь не разбудить ее. Свет лампы падает в комнату, прежде чем он входит.

— Это был долгий день.

Он подходит к кровати, ставит лампу на столик и наклоняется к ней, чтобы поцеловать.

— Надеюсь, я тебя не разбудил.

— Нет, я просто лежала.

Амара смотрит, как Филос снимает тунику, вешает на стул поверх ее одежды, гасит лампу и тоже забирается под одеяло. Тепло его кожи успокаивает. Он обнимает ее и кладет руку ей на живот.

— Думаю, ребенок в кои-то веки заснул, — говорит Амара, зная, что он хочет почувствовать, как ему толкнутся навстречу. — Жаль, что тебя так долго держали на работе.

— Сейчас выборы, а это значит, что Руфус нагружает меня еще сильнее, чем обычно. Так будет не вечно.

Филос работает сутки напролет, а платят ему несчастные гроши. Часы складываются в годы, которые у него просто отнимают.

— Он когда-нибудь спрашивал…

— Нет. Он слишком занят молодой женой. И это хорошо. Чем меньше внимания он уделяет тебе, тем вероятнее, что он оставит нас в покое. — Филос крепче прижимается к ней. — У тебя не было никаких болей, да? Наверное, это произойдет уже очень скоро. Ты огромная. Ты как мышь, отъевшаяся после Сатурналий.

Амара смеется, зная, что этого он и добивается.

— Очень лестно, спасибо. — Она кладет руку поверх его, их пальцы переплетаются. — Повитуха говорит, что уже скоро.

Филос сжимает ее руку, и Амара чувствует его страх, ужас, который, как ей известно, охватывает его при мысли о скорых родах. Ужас, который хорошо знаком и ей.

— Я тут подумала, — говорит она, — может быть, в этом доме, когда мы одни, мы можем называть друг друга настоящими именами.

— Нет. — Он отвечает так резко, что Амара теряется. — Это слишком опасно. А что, если кто-нибудь из нас случайно назовет другого не тем именем? Это будет слишком подозрительно.

— Наверное. — Она ждет в надежде, что он хотя бы спросит ее имя или откроет свое. Но он молчит.

— Ты не хочешь узнать, как отец назвал меня?

— Только если ты хочешь поделиться.

Не самый воодушевляющий ответ. Амара медлит, затем говорит на греческом:

— Меня зовут Тимарета.

При звуках собственного имени, своего настоящего имени, у нее ком встает в горле.

— Тимарета, — тихо повторяет Филос, и ее трогает то, как он старательно пытается правильно выговорить каждый слог. — Честь и добродетель. Это его значение на греческом, да?

— Да. Надежды отца, что имя как-то повлияет на меня, пошли прахом.

— Это неправда. Тимарета звучит прекрасно. Оно лучше тебе подходит, чем Амара.

Он наклоняется и целует ее в щеку.

Амара ждет в надежде, что он скажет ей свое имя. Но он молчит и гладит ее волосы, возможно, надеясь лаской возместить те сведения, которыми не хочет делиться.

— Ты не скажешь мне, как родители назвали тебя? Я бы хотела знать.

— Мне дал имя мой хозяин. Это не одно и то же.

— Но все равно это то имя, которое было у тебя в детстве. Наверное, оно тебе по-своему нравилось. Больше, чем то, которое ты носишь сейчас.

То, которое дал ему Теренций.

Филос перестает гладить ее по волосам.

— Давай оставим эту тему, пожалуйста. Или я должен все тебе рассказывать?

— Действительно, как неразумно с моей стороны — спрашивать имя человека, чьего ребенка я ношу, — огрызается Амара, обиженная его отказом. — В этом вопросе ничего ужасного нет.

Она откатывается от него и сворачивается калачиком, обняв живот. Наступает долгая пауза.

— Руфус.

— Ты не можешь всю вину свалить на него.

— Нет. Это мое имя. Думаю, вполне очевидно, почему я не мог носить его дальше.

Амара поворачивается к нему, хоть под весом живота ей это дается не так просто:

— Прости.

— Не извиняйся. Ты права: в этом вопросе нет ничего ужасного. Просто на него у меня нет ответа, который бы мог тебя порадовать.

— Я спросила только потому, что знаю, что Филос…

Она не договаривает, не желая еще больше огорчать его и вспоминать человека, который издевался над ним на протяжении стольких лет.

— Теренций давал греческие имена всем своим любимчикам. Думаю, мне стоит радоваться, что именем Эрос нарекли другого мальчика, хотя я и «Филоса» всегда ненавидел, по крайней мере до тех пор, пока не встретил тебя. Теперь мне даже нравится, когда ты называешь меня «возлюбленным» на своем родном языке.