Уходить он словно бы не собирался. Помолчал, потом заговорил снова:

– Тот парень, Джек, спрашивает, что ему делать со всякими консервами и бутылками.

– Скажите, пусть оставит в кладовой.

– Он не знает, какие ваши, миледи.

– Все, что с ярлыком “Фортнум энд Мэйсон”. Остальное, скорее всего, здешнее.

– Очень хорошо, миледи… Можно ли спросить, вернетесь ли вы и его светлость сюда? Потом?

– Да, Крачли. Я уверена, что вернемся. Вы беспокоитесь о своей работе здесь? Конечно. Мы, возможно, уедем на время, пока тут все переделывают, но хотим, чтобы вы содержали сад в порядке.

– Спасибо, миледи. Очень хорошо. Повисла неловкая тишина. Затем:

– Простите, миледи. Я тут подумал, – он нервно крутил в руках кепку, – раз мы с Полли Мэйсон будем жениться, может быть, его светлость… Мы собирались открыть гараж, только вот те сорок-то фунтов я потерял… Если бы в долг, то, миледи, мы бы все вернули в срок…

– А, понимаю. Что ж, Крачли, про это я ничего сказать не могу. Вам нужно говорить с его светлостью лично.

– Да, миледи. Если б вы замолвили за меня словечко…

– Я подумаю.

Хоть убей, она не могла вложить в голос хоть толику участия, ее так и подмывало сказать: “А сбережения мисс Твиттертон мы тоже должны вам возместить?” С другой стороны, в просьбе не было ничего странного, ведь Крачли не мог знать, что ей известно. Разговор был окончен, но молодой человек медлил, и Гарриет с облегчением услышала, как к воротам подъехала машина.

– Они вернулись. Много времени это не заняло.

– Да, миледи, это дело недолгое.

Секунду поколебавшись, Крачли вышел. Вошла большая компания – если все они приехали в “даймлере”, то выглядели как компания гробовщиков. Но нет, с ними был викарий, а он, вероятно, подвез кого-нибудь на своем автомобильчике. На викарии была сутана, в одной руке он нес стихарь и оксфордский капюшон, а другой отечески поддерживал мисс Твиттертон. Настроение у нее, как сразу заметила Гарриет, было куда лучше, чем накануне вечером. Хотя глаза ее покраснели от погребального плача, а рукой в черной лайковой перчатке она комкала носовой платочек с траурной каймой, статус главной плакальщицы над столь солидным гробом, очевидно, укрепил ее самомнение. За ней следовала миссис Раддл. На ней был плащ несуразного старомодного покроя, блестевший черным бисером, а гагатовые украшения на шляпке подпрыгивали еще веселее, чем на дознании. Она сияла. Ей на пятки наступал Бантер, груженный стопкой молитвенников и строгим котелком. Он мог по контрасту сойти за самого близкого и любящего родственника усопшего – настолько был погружен в приличествующую скорбь. Следом, как ни странно, шел мистер Паффет в забавной иззелена-черной визитке, не поддающейся датировке. Он застегнул ее поверх всех свитеров – с риском для пуговиц. Костюм дополняли рабочие брюки. Гарриет подумала, что венчался он, несомненно, в этой же визитке. Котелок был не тот, что в среду утром, но являл собой модель с загнутыми полями, столь любимую золотой молодежью 90-х годов.

– Ну вот и вы! – воскликнула Гарриет.

Она поспешила было к мисс Твиттертон, но остановилась на полпути из-за появления мужа, который задержался, чтобы накрыть радиатор ковриком. Сейчас вид у него был слегка бравурный, возможно от застенчивости. Впечатление от темного костюма и шарфа, черного пальто строгого покроя и туго свернутого шелкового зонта немного смазывал цилиндр, легкомысленно сдвинутый набекрень.

– Алло-алло-алло! – сердечно сказал его светлость. Он поставил зонт, скромно улыбнулся и эффектным движением снял цилиндр.

– Входи и садись, – сказала Гарриет, приходя в себя. Она подвела мисс Твиттертон к креслу и сочувственно пожала руку в черной лайке.

Его светлость обвел взглядом свои владения и обратился к ним с чувством:

– Иерусалим, счастливый дом![298]Это ли город, который называли совершенством красоты?[299]Горе тебе, опустошитель![300]Колесница Израиля и конница его![301]

Судя по всему, он пребывал в том неустойчивом настроении, которое нередко настигает людей после посещения похорон и других торжественных церемоний.

– Питер, веди себя прилично! – прошипела Гарриет и быстро повернулась к мистеру Гудакру с вопросом: – Много ли людей было на похоронах?

– Очень много посетителей, – ответил викарий. – Выдающееся количество.

– Как отрадно, – вскричала мисс Твиттертон, – что дядю так уважают! – По ее щекам разлился розовый румянец, она казалась почти хорошенькой. – Такое море цветов! Шестнадцать венков – включая ваш прекрасный дар, милая леди Питер.

– Шестнадцать! Подумать только! – сказала Гарриет, которую будто ударили в солнечное сплетение.

– И полный хор! – продолжала мисс Твиттертон. – Такие трогательные гимны. И дорогой мистер Гудакр…

– Слова его преподобия, – сообщил мистер Паффет, – прямо за душу брали, так сказать.

Он достал большой красный платок в белый горошек и трубно высморкался.

– Просто красота, – согласилась миссис Раддл. – Не видала похорон лучше, а я ведь сорок с лишним лет хожу на все похороны в Пэгглхэме.

Она обратилась к мистеру Паффету за подтверждением, и Гарриет, воспользовавшись возможностью, спросила Питера:

– Мы посылали венок?

– Бог его знает. Бантер, мы посылали венок?

– Да, милорд. Тепличные лилии и белые гиацинты.

– Строго, просто и подобает случаю. Бантер сказал, что очень признателен.

– Там были все, – сказала мисс Твиттертон. – И доктор Крэйвен пришел, и старые мистер и миссис Соуэртон, и Дженкинсы из Броксфорда, и тот странный молодой человек, который приходил сообщить нам о дядиных несчастьях, а мисс Грант привела школьников, и все они принесли цветы.

– И Флит-стрит[302]в полном составе, – добавил Питер. – Бантер, я вижу стаканы на радиоприемнике. Нам бы не помешало выпить.

– Очень хорошо, милорд.

– Боюсь, пивную бочку конфисковали, – сказала Гарриет, глядя на мистера Паффета.

– Вот незадача, – сказал Питер. Он снял пальто, а вместе с ним – последние остатки степенности. – Что ж, Паффет, придется вам разок снизойти до бутылочного. Говорят, его изобрел Исаак Уолтон[303]. Однажды на рыбалке он…