сторону Бога и Москвы одновременно, куда-то вверх, но восточнее зенита. – Я продал все!

– Что все? – робко уточнила бабушка.

– Ты не слышала? Все! Все наши дома, постройки, сапожную мастерскую и швейное ателье.

– Готыне… – сказала бабушка. – Что это значит?..

– Это значит, – торжествующе спел дедушка, – что мы нищие! У нас ничего нет! И нечего национализировать! И хрен они с нас что возьмут!

– А… как же?..

– А никак! А деньги в банке! – злорадно ухмыльнулся дедушка. – Воображаю себе их физиономии, когда они это узнают.

Он всегда знал о себе, что он самый умный. Он без особого труда посмеялся над жадной и недотепистой Советской властью. Он был не прав.

Теперь представьте себе назавтра дедушкину физиономию, когда он узнал, что все банковские вклады национализируются. Он потерял вкус к жизни, и вскоре угас, завещав семейству держаться от этой власти подальше.

И семейство, внемля увещеваниям семейного мудреца, расползлось по свету в те бурные и переменчивые года, кто куда горазд. И кого не уничтожили в оккупации, оказались в непредсказуемых точках мира. Разве что один из внуков, Симон, после войны вернулся к родному пепелищу.

2. Здрасьте, я ваш дядя

Итак, молодой специалист Симон Левин, выпускник Тартуского университета, работает себе в юридической консультации, медленно набирается опыта и параллельно – собственной клиентуры, и еще не умеет зарабатывать ничего, кроме зарплаты. Война позади, гонения на космополитов позади, смерть Сталина позади. Слава Богу, настало время, когда можно хоть как-то жить.

И тут у него дома звонит телефон. И голос телефонистки говорит:

– Ответьте Парижу.

Парижу? Почему не Марсу? Это были времена, когда для звонка в другой город люди заранее занимали очередь на городском междугородном переговорном пункте и орали в трубку так, что на том конце можно было слышать без телефона. А родственник за границей квалифицировался как измена Родине.

И он слышит в трубке:

– Симончик, это ты? Как ты себя чувствуешь? Как ты живешь, мой мальчик, расскажи же мне.

– Кто это? – ошарашенно спрашивает он.

– Кто это, – горько повторяет трубка. – Ты что, меня не узнаешь?

– Нет… простите…

– Он уже на вы. У тебя что, осталось так много родственников? Ну! Я хочу, чтобы ты меня узнал.

– Я… не знаю…

– Таки что я могу сделать? Я тебя прощаю. Это я! Ну?

– Кто?..

– Конь в пальто! – раздражается трубка. – Говорится так по-русски, да? Это твой дядя Фима! Эфраим! Брат твоего отца! Сколько было братьев у твоего отца, что ты меня не помнишь?

– Дядя Фима… – растерянно бормочет Симон, с тоской соображая, что близкий родственник за границей, в капиталистической стране, – вот сейчас вот, вот в этот самый миг, бесповоротно испортил ему анкету и будет стоить всей последующей карьеры.

– Ты мне рад? – ревниво осведомляется дядя.

– Я счастлив, – неубедительно заверяет Симон. – Какими судьбами? Откуда ты?

– Я? Из Парижа.

– Что ты там делаешь?

– Я? Здесь? Живу?

– Почему в Париже? – глупо спрашивает Симон, совершенно не зная, как поддержать разговор с родным, но оттого не менее забытым дядей.

– Должен же я где-то жить, – резонно отвечает трубка. – Ну, расскажи же о себе! Сколько тебе лет? Ты женат? У тебя есть дети? Кем ты работаешь?

По молодости Симону особенно нечего рассказывать. Мама умерла в эвакуации, папа погиб на фронте, остальных в оккупации расстреляли, живу-работаю.

На том конце провода дядя плачет, сморкается и говорит:

– Послушай, я хочу, чтобы ты приехал ко мне в гости. Говорил я вам еще, когда они в Эстонии в тридцать восьмом году приняли эти свои законы, что надо валить оттуда к чертовой матери. Вот вы все не хотели меня слушать. А теперь у меня нет на свете ни одного родного человека, кроме тебя. Ты слышишь?

– Да, спасибо, конечно, – на автопилоте говорит Симон.

– Так ты приедешь? Я тебя встречу. Когда тебя ждать?

Симон мычит, как корова в капкане.

– Но, дядя, я же не могу так сразу!

– Почему нет?

– У меня работа… дела… у меня клиенты!

– Возьми отпуск. Клиенты подождут. Объясни им, они поймут, что у них, нет сердца?

И, вытащив клещами обещание вскоре приехать, дядя стократно целует и обнимает племянника.

– Вы окончили разговор? Отбой, разъединяю.

Симон смотрит на телефон, как на злое волшебство Хоттабыча.

И ходит на работу с чувством врага народа, которого вскоре постигнет неминуемая кара. Ждет вызова куда надо. Там все известно. Там всё знают. Скрытый родственник в капстране! Следующее по тяжести преступление – поджог обкома партии.

Проходит месяц:

– Ответьте Парижу.

И Симон отвечает, что занят нечеловечески, и кроме того, болен.

– Чем ты болен? – тревожится дядя. – Так, может, нужно прислать тебе какие-нибудь лекарства? Все равно приезжай, у меня здесь есть хорошие знакомые врачи.

– Да-да, обязательно, вот только калоши сейчас надену.

– Калоши не надо. В Париже сейчас никто не носит калош.

В консультации Симону кажется, что все косятся ему в спину…

При третьем звонке он начинает объясняться ближе к правде жизни:

– Дядя, по советским законам это делается не так! В Советском Союзе плановое социалистическое хозяйство, планирование доходов и расходов, в том числе валютных…

– Тебе нужны деньги? – перебивает дядя. – Я тебе пришлю. А что, юристам у вас не платят за работу? Ты работаешь или нет, скажи мне честно!

– Не в деньгах дело… – стонет Симон. – Просто у нас полагается, если человек едет в гости за границу, чтобы ему сначала прислали приглашение.

– Какое приглашение? – удивляется дядя. – Я же тебя приглашаю? Письменное?

Через полтора месяца Симон получает письмо с кучей ошибок: дядя приглашает племянника в гости.

– Нет, – терпеливо разъясняет он, – приглашение должно быть не такое.

– А что плохо?! Какое еще?..

Ну, чтобы оно было официально заверено в МИДе Франции или где там еще, с печатью и подписью, по установленной форме. Надо обратиться к юристу, тот все расскажет.

– На кой черт все это надо?! – взрывается дядя.

– А хрен его знает, товарищ майор, – меланхолично сочувствует родственнику Симон. – Чтобы был во всем порядок.

– Такой порядок при немцах назывался «орднунг»! – зло говорит дядя. – Ничего, мы им показали «орднунг»! Кстати, с чего ты взял, что я майор? Ты так мелко обо мне думаешь? Или это ты… не ко мне обращался? – вдруг догадывается он. – Там у тебя кто-то есть?..

– Это присказка такая, – отмахивается Симон, и невидимый майор, как далекий домовой в погонах, следит за ним из телефонной мглы. Боже, что за наказание! Ну как ты ему по телефону объяснишь, что все международные переговоры, да еще с капиталистическими странами, обязательно прослушиваются? Что все международные письма обязательно читаются цензурой, оттого и ходят по два месяца?

Через два