– Это я?..

– Удалось ли, тебе что-нибудь сделать? – продолжал дядя.

– В каком смысле? – таращил глаза тупой молодой адвокат.

– В смысле твой приезд ко мне – тебе пошли навстречу? Или тебе по-прежнему отказали? Так ты скажи мне. Але! Але! Почему ты молчишь?

– Я не знаю, что произошло, – истерически хихикнул Симон, – но, наверное, я прилечу к тебе завтра. «Аэрофлотом». Из Москвы. В Орли.

– Это точно?

– Не знаю. В КГБ мне так сказали.

– В КГБ? Что у тебя случилось?.. Но ты дома, тебя не арестовали?

– Я не знаю!!! – заорал Симон. – Я вообще ничего не знаю и ничего не понимаю!!! Мне дали загранпаспорт, и сказали, что все сделают сами, и я могу лететь когда захочу, так что все в порядке, но вообще я не знаю, я чего-то не понимаю, это немного странно, это просто конец какой-то, но вообще вот, значит, решилось…

– Ага, – говорит дядя. – Значит, все-таки, помогло.

– Что – помогло?..

– А, не важно.

– Дядя, – страшным голосом говорит Симон. – Ты что-то знаешь?

– Ну, что-то я, наверное, таки знаю.

– Ты что-то знаешь про то, как меня выпускают? Ты что, вообще имеешь к этому отношение?

– К чему – к этому?

И Симон начинает пересказывать, к чему – «к этому», – и гадкие зябкие волны бегут по коже, когда он представляет, как сейчас сидит на проводе майор и слушает все его песни безумной сирены, летящие во враждебный мир капитализма.

– Значит, надо было поступить так раньше, – заключает дядя.

– Как – «так»? Ты что-то сделал? Что ты сделал?

– Я? Что я мог сделать? Я уже немолодой человек, я уже пенсионер. Я позвонил Шарлю.

– Какому Шарлю?

– Какому Шарлю я мог позвонить? Де Голлю.

Симон ясно увидел свое будущее: рукава смирительной рубашки завязаны на спине, и злые санитары вгоняют в зад огромные шприцы…

Он истерически хихикнул и спросил:

– Почему ты мне сразу не сказал, что шизофрения наш семейный диагноз?

– Тебя хотят принудительно лечить? – подхватывается дядя.

6. Офицеры и джентльмены

После предыдущего разговора с вьющимся от лжи и засыхающим от грусти племянником – дядя, исполненный недоверия, пожал плечами и набрал номер.

– Канцелярия президента Французской Республики, – с четким звоном обольщает женский голос.

– Передайте, пожалуйста, генералу де Голлю, что с ним хочет поговорить полковник Левин.

– Простите, мсье? Господин президент ждет вашего звонка?

– Наверное, нет. А то бы поинтересовался, почему я не звонил так долго.
– Я могу записать просьбу месье и передать ее для рассмотрения заместителю начальника канцелярии по внутренним контактам. Какое у вас дело?

– Деточка. Двадцать лет назад я бы тебе быстро объяснил, какое у меня к тебе дело. И знаешь? – тебе бы понравилось.

– Месье!

– Медам? Запиши: с генералом де Голлем хочет поговорить по срочному вопросу его фронтовой друг и начальник отдела штаба Вооруженных сил Свободной Франции полковник Левин! Исполнять!! И если он тебя взгреет – я тебя предупреждал! Ты все хорошо поняла?

– Ви, месье.

Левин мечтательно возводит глаза, достает из шкафа папку и начинает перебирать старые фотографии.

Вечером звонит телефон:

– Мсье Левин? Вы готовы разговаривать? С вами будет говорить президент Франции.

И в трубке раздается:

– Эфраим, это ты? Что ты сказал Женевьев, что у нее глаза, будто ее любовник оказался эсэсовцем?

– Я сказал, что ты нравишься не только ей, но мне тоже. Шарль, у тебя найдется пара часов для старого друга? Или у президентов не бывает старых друзей?

– Оставь свою антигеббельсовскую пропаганду, Эфраим, война уже кончилась. Я действительно иногда бываю занят. Приезжай ко мне во вторник… в одиннадцать утра.

– И что?

– Я угощу тебя кофе с булочкой. Часа тебе хватит?

– А куда приезжать?

– Пока еще в Елисейский дворец, – хмыкает де Голль.

И к одиннадцати утра во вторник Левин является в Елисейский дворец, и его проводят в кабинет де Голля, и длинный носатый де Голль обнимает маленького лысого Левина и сажает за стол. И лично наливает ему чашку кофе.

– А где же булочка? – спрашивает Левин. – Ты обещал угостить меня кофе с булочкой!

– Я их не ем, – говорит де Голль. – И тебе незачем. Вредно. От них толстеют и диабет.

– Жмот, – говорит Левин. – Ты всегда был жмотом. Приезжай ко мне в гости, в моем доме тебе не пожалеют булочек. И масла; и джема, и сливок.

– Ты стал брюзгой, – говорит де Голль.

– А ты управляй лучше, чтоб подданные не брюзжали.

– Кого ты видел из наших за последние годы? – спрашивает де Голль, и они весь час вспоминают войну, сороковой год, Дюнкерк, Северную Африку и высадку в Нормандии.

Старинные часы в углу хрипло отбивают полдень, и де Голль спрашивает:

– У тебя была ко мне просьба, Эфраим?

– Это мелочь, – машет Левин, – но мне она очень дорога. У меня нашелся племянник в Советском Союзе, это единственный мой родственник. Всех остальных немцы уничтожили. Я хотел, чтобы он приехал ко мне в гости.

– Если тебе нужно на это мое разрешение, – говорит де Голль, – то считай, что ты его получил. А если серьезно, то пока я ничего не понял.

– Его не выпускают, – говорит Левин.

– Откуда?

– Оттуда! Из-за железного занавеса. Из СССР!

– На каком основании?

– Прости, я не понял – кто из нас двоих президент Франции? Ты спрашиваешь меня, почему русские никого не выпускают за границу?

Де Голль начинает шевелить огромным породистым носом злобно, вроде подслеповатого разъяряющегося носорога.

– Значит, – переспрашивает он, – всех остальных боши во время войны убили?

Левин пожимает плечами.

– Он у тебя вообще кто?

Левин рассказывает.

– Напиши-ка мне его основные данные.

Левин достает из кармана пиджака листок, разворачивает и кладет перед де Голлем.

– Соедините-ка меня с министром иностранных дел, – тяжело говорит де Голль. В трубке угадывается бесшумная суета. И через малую паузу он продолжает:

– Это говорит генерал де Голль. У меня сидит мой старый друг, герой Сопротивления, кавалер Почетного Легиона, начальник отдела штаба Вооруженных сил Франции полковник Левин. Запиши. В СССР, в городе Таллине, живет его племянник Симон Левин. Единственный родственник. Все данные у тебя сейчас будут. Его не выпускают в Париж к дяде. Безотлагательно разреши вопрос. На любом уровне. Нет, это не приказ президента. Это личная просьба генерала де Голля. Моя глубокая личная просьба. И сделай это быстро! И не позволяй русским садиться себе на голову!

– Иди, – говорит он Левину, жмет ему руку и провожает до двери. – Ты пересидел двадцать минут. Я помог тебе, чем мог. Будем надеяться, что подействует. Ну – посмотрим? – И подмигивает.

И Левин уходит с восторгом, подпорченным легким недоверием и неизвестностью.

7. Эмбриология мечты

А тем временем министр иностранных дел Франции звонит