Французы имели дерзость настаивать, и тогда британцы приоткрыли завесу над истинной расстановкой сил, что и определило границы возможного компромисса в Лиге Наций. Утром 11 февраля Роберт Сесил встретился с Леоном Буржуа и, «говоря откровенно, но в частном порядке», напомнил ему, что «американцы от Лиги ничего не выигрывают», что «предложение о поддержке, сделанное Америкой, фактически является подарком Франции и что в определенной, правда меньшей, степени этой позиции придерживалась и Великобритания». «Если создать Лигу Наций не удастся, – предупредил он, – Британия выйдет из переговоров и предложит создать отдельный союз Великобритании и Соединенных Штатов». С худшими опасениями относительно будущего французской политики «члены делегаций удалились на обеденный перерыв»[752]. Теперь, заручившись поддержкой Британии, Вильсон мог позволить себе более примирительный тон. Он с готовностью поддержал мнение французов о том, что война показала «абсолютную необходимость единого командования… но единое командование возникло лишь при возникновении явной и неизбежной опасности для цивилизации. Если предложить единое командование в условиях мирного времени, то такое предложение не примет ни одна страна…»[753]«Мы должны отличать возможное от невозможного»[754].

За кулисами Версаля уже знакомое распределение ролей происходило в обратном порядке. Под влиянием реалистичных взглядов Вильсона французы отказались от радикального интернационализма и стали выступать за сохранение статус-кво. Если пришлось отказаться от устремленного в будущее интернационализма, то французам оставалось довольствоваться тем, что было возможно сделать в ходе переговоров, – смягчить формулировки Статута Лиги Наций о разоружении и устранить их однобокость, угрожавшую безопасности Франции. Когда Британия и США предложили отменить призыв в армию, Франция заявила, что призыв является «фундаментальным положением демократии» и «естественным следствием всеобщего избирательного права»[755]. Достигнутый компромисс в большей мере устраивал британцев и американцев, чем их союзников. Согласно статье 8, уровень разоружения определялся с «учетом географического положения» каждой страны. «Справедливая и разумная» численность вооруженных сил, которыми могла располагать каждая из стран-участниц, определялась Советом, правда соответствующая процедура не была прописана. Говорилось о необходимости «полного и открытого обмена информацией» о вооружениях между странами, но при этом не предусматривалось проведения инспекций и других форм «контроля». Вместо постоянно действующей армии Лига будет располагать «постоянной Комиссией» для проведения консультаций по вопросам разоружения, а также «по военным и морским вопросам».

Режиму безопасности посвящалась статья 1 °Cтатута, согласно которой Высокие Договаривающиеся Стороны «обязуются уважать и сохранять против всякого внешнего вторжения территориальную целость и существующую политическую независимость всех Членов Лиги». Однако вопреки требованиям, выдвинутым позднее оппонентами Вильсона из числа республиканцев, Статут не предусматривал создания механизма автоматического обеспечения выполнения его положений. Совету предстояло самому «указывать меры к обеспечению выполнения этого обязательства». В основном в Статуте говорилось об определении процедурного механизма сдерживания конфликтов и посредничества при их разрешении. Ни одна страна не могла начать войну, не передав перед этим спорный вопрос на рассмотрение третейских судей (статья 12). На принятие решения отводилось 6 месяцев. Стороны не должны были прибегать к войне до истечения трехмесячного срока после решения третейских судей. В случае разрешения разногласий условия урегулирования подлежали опубликованию, и это стало основой зарождающегося международного права (статья 15). Обязательную силу имел лишь отчет, единогласно утвержденный членами Совета, не являвшимися сторонами конфликта. Ни один член Лиги Наций не мог объявить войну другой стороне конфликта, если та была согласна с решением Совета, принятым единогласно. Несоблюдение решений третейских судей рассматривалось как акт агрессии против всех других членов Лиги Наций и вело к санкциям, предусмотренных в статье 16. К ним относились полная и незамедлительная экономическая блока и прекращение всех сношений между гражданами государства, нарушившего Статут, и остальным миром. Исполнительный Совет в этом случае был обязан рассмотреть совместное применение военной и морской силы, но от него не требовалось ее использования. Если решение Совета было принято не единогласно, требовалась просто публикация мнений большинства и меньшинства под данному вопросу. Попытка Бельгии придать обязательную силу решениям, принятым большинством, была отклонена Британией при поддержке Вильсона. Совет не мог отменить голоса, поданные против того или иного решения. Лига Наций не могла принудить к действию ни одну из великих держав.

Стремясь еще больше уменьшить свои обязательства и избежать участия в защите статус-кво, которое невозможно было защитить, Британия настояла на том, чтобы Лиге было предоставлено право в необходимых случаях изменять границы между государствами. Однако это несло в себе опасность превращения Совета Лиги в апелляционный суд, в который стали бы обращаться по любому поводу все ревизионисты и ирредентисты. Вместо этого в статье 24 обращалось внимание на обязанность делегатского корпуса «время от времени указывать государствам – членам Лиги на необходимость пересмотра договоров, утративших силу, и международных условий, сохранение которых может угрожать миру во всем мире». Однако Статут не определял соответствующей процедуры оформления таких указаний или контроля их выполнения. Статья 25 призывала государства, подписавшие Статут, дезавуировать все договоры, несовместимые с требованиями Статута Лиги Наций, но и в этом случае не была определена процедура разрешения конфликта между новыми и ранее принятыми обязательствами.

Это глубоко разочаровало тех, кто надеялся обеспечить действенный международный режим безопасности. Но Вильсон считал неправильным начинать с недоверия и отсутствия безопасности, которые легли в основу этих дискуссий. «Не следует считать, – указывал он, – что в случае нападения на любую страну – участницу Лиги, она останется в изоляции…Мы готовы прийти на помощь тем, на кого будет совершено нападение, но мы не может сделать больше, чем это позволяют имеющиеся обстоятельства. В случае опасности мы придем и поможем вам, но вы должны доверять нам. Мы все должны зависеть от взаимной добросовестности»[756]. Вежливость не позволила Буржуа и Ларно напомнить, как менее четырех лет назад президент Вильсон заявил, что «гордость» не позволяет ему воевать, и как даже в момент величайшей опасности весной 1918 года американские солдаты не очень «спешили» на защиту Франции. Вместо этого французы попросили внести в Статут формулировку «взаимной добросовестности», о которой столь возвышено говорил Вильсон. Почему бы, помня о крови, пролитой в ходе совместных сражений, не внести в Статут конкретное заявление о солидарных действиях? Но на это предложение французов последовали неоднократные возражения британцев и американцев, которые считали, что Лигу не следует «обременять» давними обидами военных времен. Но если воинская солидарность считалась неуместной, то о каких общих связях говорил Вильсон?