Они рассуждают о своих делах, о незнакомых мне женщинах, но я-то понимаю, что все эти откровения адресованы мне.

Что это я никчемушная, от рождения лишенная женского обаяния.

Я тогда еще не понимала, что это враг. Умный и беспощадный. Она боролась за Виктора. Осторожно и последовательно ставила меня перед ним в глупое, нелепое положение. Она сажала меня в калошу, чтобы «раскрыть ему глаза», показать, насколько я неполноценна и как человек, и как женщина.

А я была совершенно безоружна… Но я не хотела даваться. Решила научиться всему, что умеет она. Стала посещать музыкальный кружок, украдкой изучала «Книгу молодой хозяйки», начала втихомолку рукодельничать.

Как-то я забыла в столовой свою начатую вышивку. Калерия Анатольевна пришла вечером с приятельницей. Развернула мое рукоделие и прижала ладонь к губам… Понимаете? Чтобы не обидеть меня своим смехом! Хотя она прекрасно видела, что я стою в дверях, за ее спиной: «Боже! Дорогая, взгляните на этот шедевр!»

Я спряталась за дверью. Как они хихикали, как потешались надо мной!

Вечером я выбросила несчастную вышивку в печь.

Приехала к ней из Новосибирска погостить двоюродная сестра. Привезла показать своих молодоженов — сына и невестку Оленьку. Ничего в этой Оленьке не было особенного. Пухленькая, беленькая… Просто она была очень счастливая. Свекровь она называла мамой… Калерия Анатольевна любовалась каждым ее движением, смеялась каждой шутке.

Вечером Виктор и Оля сели за пианино, стали играть в четыре руки. Калерия Анатольевна вдруг поднялась и торопливо пошла к двери. На пороге остановилась и через плечо посмотрела на Виктора… Если бы вы видели, какое у нее было лицо, какие глаза! Словно он на кресте был распят. К столу вернулась с красными, опухшими глазами. Оказалось, что она тоже умеет плакать…

Виктор? Не знаю. Или он не замечал, или не хотел замечать.

Слишком уж он был уверен в ее порядочности, в ее благородстве.

За все время она не обидела меня ни одним резким словом, ни разу голоса не повысила. На что я могла ему жаловаться? Что она барыня, а я… Ксюша? Что я тупею и цепенею от одного ее взгляда… становлюсь идиоткой. Что я боюсь и ненавижу ее…

Я знала, что он меня любит, но он и ее любил… он был убежден, что она не способна на подлость. Он говорил: «Мама по своему характеру человек очень сдержанный. Она не переносит сантиментов и всяких там эмоций, но она очень добрая… Она должна к тебе присмотреться…»

Весной, перед самыми экзаменами, я узнала, что беременна. Виктору я не сказала. Обдумала все в одиночку. Решила, когда он уедет на практику, лягу в больницу. И все. Думала, никто ничего не узнает. А она, оказывается, сразу догадалась. И тоже ждала, когда Виктор уедет.

Когда он уехал, она написала мне письмо. Храню как память «о счастливых» днях своего коротенького замужества.

И как… оправдательный документ…

Заучила от слова до слова, на всю жизнь, как молитву. Закрою глаза — каждую буковку вижу… Прослушайте и оцените… Какой слог! Лаконичность… сдержанность.

И никаких сантиментов.

«Я не могу говорить с вами лично, это было бы слишком тяжело и для вас и для меня. Вы видите в ребенке средство навсегда приковать к себе несчастного Виктора. Вы знаете, что, как порядочный человек, он ради ребенка принесет себя в жертву. Подумайте и взвесьте все. Неужели за юношескую ошибку он должен рассчитываться такой дорогой ценой? С его одаренностью, с его интеллектом семья означает его духовную гибель. Я не хочу вас оскорбить. Но я слишком хорошо знаю Виктора. Настоящее чувство придет к нему значительно позднее. Он не созрел, чтобы быть не только отцом, но и мужем. И вы, по-моему, в этом уже достаточно убедились…»

Прочитала я это лишенное сантиментов письмо, быстренько собралась и, не прощаясь, отбыла в неизвестном направлении… на край света, за тридевять земель.

Виктору в надежном месте оставила записку: «Калерия Анатольевна считает, что ты не созрел для роли мужа. Созревай, я подожду. Сейчас искать меня не пытайся. Я не вернусь. Убедишься, что я тебе нужна, найдешь. Но не спеши. Созревай, я буду ждать. Ксения…»

А в больницу я не пошла. От Виктора я временно отреклась в пользу свекрови. И хватит с нее. А Илюшка мне самой нужен… Мне без него нельзя…

— Перестань хныкать! — резко оборвала мать. Не дослушала… Оборвала на полуслове. Взяла со стола чайник и ушла не спеша в кухню.

Павел с детства привык к сдержанности в отношениях с матерью, но сейчас, когда он вернулся домой, сломив гордость, пришел повиниться, признать, что мать, как всегда, оказалась правой…

Она вошла в комнату и молча, невозмутимо начала накрывать стол к ужину.

— Я ушел от нее, ты понимаешь? И не намерен возвращаться… — Сдерживая обиду и закипающее раздражение, Павел пристально вглядывался в спокойное лицо матери. — Причины, я думаю, тебе объяснять не нужно. Ты была права… ты мне говорила…

— Я говорила, когда ты еще только собирался жениться, когда…

— Я виноват перед тобой, — торопливо перебил Павел, — знаю, как тебе было тяжело, я не посчитался с твоим мнением… Я всем обязан только тебе и променял тебя…

— Павлушенька, а я ведь не лошадь, чтобы меня можно было менять.

Мать улыбнулась, но от улыбки ее лицо не потеплело. Холодное, чужое лицо…

— Не понимаю, почему ты смотришь на меня такими глазами? Ты даже не пожелала меня выслушать… Ну хорошо, я виноват перед тобой… но, в конце концов, не я первый, не я последний. Ошибку нужно исправлять, пока не поздно…

— Поздно. Кроме тебя и Валентины существует Олежка. Это первое. Второе — о какой ошибке ты толкуешь? О чьей ошибке? Если разобраться — это она в тебе ошиблась. Ты на шесть лет старше ее. Ты не мальчиком невинным женился, а она девчонка была, дурочка со школьной скамьи. Вспомни, как вы первый год жили. Ты все ее причуды, все прихоти исполнял. Тебе все её глупости милы были. И умна она была, и красива, и характер ее тебе был по душе. Конечно, на танцплощадке да на пляже ее характер тебя вполне устраивал. И все же эта девчонка свой первый жизненный экзамен выдержала. Она сына тебе родила. Ради тебя перешла на заочный, над переводами спину гнула, чтобы лишнюю копейку заработать, ночами в кухне с Олежкой отсиживалась, чтобы ты мог спокойно заниматься… Она свой экзамен выдержала, а вот ты оказался… банкрот.

Павел изумленно смотрел на мать. Да не она ли, три года назад, вот здесь же, за этим столом, сказала ему и Валентине: «Нужно нам, ребята, жить отдельно. Юрка у дяди Василия уехал, комната свободна, благоустроенная, ход отдельный. Я с Василием договорилась, переезжайте…»

— Ты сказал, что всем обязан мне. Нет, Павел, это Валентине ты обязан, что институт смог закончить.

Мать говорила, не повышая голоса, спокойно и негромко. Протянула руку к розетке с вареньем, но чайная ложка выскользнула из пальцев и, звякнув, упала розетку. Поднявшись из-за стола, мать прислонилась к стене, заложив руки за спину.