Горбун занимался с Аттилой в библиотеке. Здесь были цветные окна, ковры, книги. Белые каменные головы смотрели опустошенными глазами. Рим почти не был слышен. Аттила опрокинул тишину, он ворвался запыхавшийся, крича: «Крыса! Крыса!» Император смертельно боялся крыс, если кто-нибудь во дворце видел крысу – за ней начиналась настоящая охота, пока ее не убивали.

Горбун выскочил в коридор, Аттила показал ему место под красным кожаным сундуком, куда юркнула крыса. Со всех сторон сбегались люди. Аттила увидел толстого Уф-фу, баювара Гарицо Длинного и других, которые тогда били его в парке. Уффа, пыхтя, лежал на полу и заглядывал под сундук. Крысу так и не нашли. Ее не могли найти, потому что ее не было, Аттила выдумал ее. Горбун и все поверили, это было хорошо. В следующие дни он продолжал учиться этому.

Однажды во дворце было необычное движение. Люди шептались по углам. Аттила заметил, что когда он проходил по коридору, то все провожали его глазами, он не понимал, что это значит. Он встретил в коридоре Уффу, Гарицо Длинного и беловолосого Теодорика, сына вестготского короля. УТеодорика были нашиты на одежде христианские кресты, он был самый набожный из всех. Он показал другим глазами на Аттилу, и все трое стали на его пути. «Если они будут бить...» – подумал Аттила, но не успел кончить. Гарицо Длинный нагнулся к нему сверху, положил ему руку на плечо и сказал: «Отлично, отлично! Ты, кажется, уже начинаешь говорить. Если хочешь, я буду заниматься с тобой, когда уедет горбун».

Гарицо гордился тем, что он умеет говорить чуть картавя, как римляне; он был надушен. Аттиле хотелось сбросить его руку, ему был невыносим этот запах, но он уже умел многое, он не двинулся с места, он зубами улыбнулся Гарицо, Теодорику и Уффе. Но почему они так говорили с ним? Он не мог этого понять.

В библиотеке горбун сказал Аттиле: «С завтрашнего дня ты начнешь заниматься у Басса и у других, ты у меня уже достаточно научился. Мне надо уехать».– «Куда?» – спросил Аттила. Пальцы на коленях у горбуна метались, дергались. Он вскочил и забегал по ковру, он говорил, может быть, не с Аттилой, а с самим собой – о том, что варварские конники уже несутся по итальянским долинам, они уже недалеко от Флоренции, и если что может теперь спасти Рим, то это только хуны... «Хуны?» – переспросил Аттила, не веря. «Да, я еду к их князю Улду,– сказал горбун,– он куплен Римом, он и его войско».– «Нет!» – закричал Аттила, он повторял только одно слово, он забыл все другие. Горбун испуганно закрыл ему рот ладонью: «Не кричи, не кричи! Не надо, чтобы тебя слышали!»

Тогда Аттила понял, почему Гарицо и другие внезапно стали так ласковы с ним.

Это был тот тревожный день, когда все в Риме уже знали, что под Флоренцией начался бой. В этот день Приск пошел к Бассу в императорский дворец.

Басс был в библиотеке, он разговаривал с чернобородым врачом. В стороне, на краю огромного кожаного кресла, как зимний воробей, дрожал маленький лонгобард Айстульф, глаза у него тускло блестели. Врач тихо сказал Бассу, что мальчик проживет неделю, не больше. Басс похлопал Айстульфа по спине: «Веселей, мальчик! Тебе осталось ждать немного: доктор говорит, что через неделю твоя болезнь совсем кончится. Иди!»

Доктор увел маленького варвара. Теперь Басс был свободен, он подошел к Приску и заговорил о том, о чем сегодня говорили все в городе: о приближающихся к Риму варварах.

Он как всегда шутил и улыбался. Казалось, непроницаемой сетью улыбок он был защищен от всего, он мог отшутиться от всех опасностей, страданий, может быть даже от самой смерти. Он весело сказал Приску: «Итак, мой юный друг, может быть, через несколько дней и мы, вместе со всем Римом, будем навсегда исцелены от всех болезней, как этот маленький варвар? Ты должен быть доволен: для твоей книги – это находка, ты увидишь замечательный спектакль. Снова – хаос, снова – первый день творения. Разница от Библии только в том, что скоты окажутся созданными в первый день, а человек – может быть, потом, если у Бога истории найдется свободное время, а если нет... »

Не переставая говорить, он под руку вел Приска по длинному коридору.

«Вот сейчас свернем за угол – я остановлю его и спрошу о ней»,– решил Приск. Когда свернули за угол, он покраснел, набрал воздуху, чтобы говорить,– и не мог. Басс остановился у открытых дверей, крикнул ожидавшему на пороге беловолосому юноше: «Сейчас, Теодорик, сейчас»,– и стал прощаться с Приском. У Приска на лбу выступил пот: «Если я сейчас не спрошу – конец, я уже никогда ее не найду...» Басс увидел его растерянные, что-то кричащие глаза. «У тебя ко мне какое-нибудь дело?» – «Да...» – пробормотал Приск, от стыда ненавидя и себя, и Басса. «Тогда посиди на моих занятиях, когда я кончу – мы поговорим»,– предложил Басс. Приск, сутулясь, пошел за ним. Он оставил дверь полуоткрытой. Беловолосый Теодорик хотел встать и закрыть ее, но не успел: Басс уже начал говорить.

Он медленно обвел глазами всех, как цепью связывая их взглядом. В углу он увидел Аттилу. Тонкая сеть на лице Басса зашевелилась. «Здравствуйте, мои юные римляне!» – громко сказал он. Он говорил так каждый день, надо было, чтобы эти варвары хорошо запомнили, что они – уже римляне. «Да здравствует Рим!» – закричали все. Аттила молчал, нагнув лоб с двумя торчащими вихрами, похожими на рога. Басс подошел к нему: «Почему ты один молчишь?» Аттила продолжал стоять все так же. «Ну, что же? Мы ждем ответа!» Все глаза были нацелены на Аттилу, он это чувствовал. «У меня болит язык»,– сказал он; римские слова, выходя из его рта, скрипели и скрежетали. «Болит язык? Покажи, покажи-ка, может быть, это опасно!» Басс взял Аттилу за подбородок. Тогда Аттила сжал свой язык зубами, так что сам услышал, как во рту хрустнуло. Потом он высунул язык и показал его Бассу, по языку струилась кровь, все увидели это.

Аттила смотрел в глаза Бассу, они боролись глазами как копьями – и Басс отвернулся. Сердце у Аттилы полетело, широко размахивая крыльями, он понял, что он победил. Но это длилось только одно мгновение. Все лицо Басса зашевелилось, как клубок змей, и он сказал, уже обращаясь ко всем: «Жаль, жаль, что наш юный друг не может приветствовать Рим. Остается нам, римлянам, приветствовать его, как соотечественника хунов, которые теперь благородно сражаются за нас. И чтобы вы все знали, как Рим ценит благородство, я вам скажу, что за него заплачено тысяча пятьсот фунтов чистейшего, как это благородство, золота... »

Аттила задышал так громко, что все обернулись к нему. Уезжая, Адолб оставил Аттиле свой нож, Аттила носил его на поясе под одеждой, и теперь ему казалось, что нож толкает его. Этого никто не знал, но все почувствовали, что сейчас, в следующую секунду, что-то произойдет. В тишине были слышны частые удары молотков, это работали на фабрике статуй под дворцовой стеной, молотки стучали как сердца.

Все разрешилось совершенно неожиданно: через неплотно прикрытую Приском дверь, хлопая крыльями, влетел петух императора, белый «Рим».

Следом за ним в комнату вбежала девушка с протянутыми руками. Все встали: это была Плацидия, сестра императора. Ее волосы сверкали, они были огненно-рыжие и были осыпаны золотой пудрой. У нее были чуть раскосые зеленоватые глаза и будто такие же раскосые маленькие груди. «Лови его, Басс, лови!» – закричала она. Басс присел, расставив полы одежды. Петух остановился, золотая коронка у него съехала набок. Плацидия взяла его на руки, белые перья на шее у него встопорщились, он нацелился и клюнул девушку в грудь, в острый кончик, обтянутый платьем. Она повела плечами, засмеялась, раскосо посмотрела вокруг, каждому показалось, что она посмотрела именно на него.