Это были обычные подарки гор людям, сунувшимся без приглашения в чужое королевство. Встречались среди них и такие, что легко могли бы стоить и жизни, будь Гензель менее внимателен и осмотрителен.

Несколько раз они чуть не переломали ноги об острые валуны. Два или три раза едва не сорвались с обрыва. Не сумей Гензель вовремя среагировать — лежать бы им окровавленными тряпицами где-то в самом, самом низу, куда и альву не спуститься. Один раз их едва не застиг обвал — повезло, что почувствовали пугающую вибрацию обычно мертвого камня и успели укрыться.

На пятый день после того, как они дошли до предгорий, Гензель поймал себя на мысли о том, что с тоской вспоминает вонючие улочки Лаленбурга. На двенадцатый день он проклял всех принцесс, которые только живут на свете, и пожелал каждой все возможные генетические кары, сколько их существует. На семнадцатый образ королевского палача уже не вызывал у него былой неприязни, а пожалуй, даже казался приятным. На двадцать второй день он уже ничего не вспоминал и не желал. Он хотел только, чтобы можно было так свернуться, дабы хоть крупица тепла осталась в разбитом теле. И чтобы ветер утих хоть на минуту, перестал рвать беззащитное тело.

За все время они не встретили ни единого следа цвергов. Даже эти кровожадные карлики не были достаточно безумны, чтоб жить здесь, между холодным камнем и ревущим ветром. Без сомнения, цверги нашли способ зарыться вниз. Они любят земную твердь, любят быть окруженными твердыми породами, любят узкие земляные ходы и вечную ночь. Должно быть, что-то из древних инстинктов. Но вот приглашать людей в свои подземные чертоги они отчего-то не решились.

Гензель часами осматривал горные ущелья, пытаясь определить, нет ли здесь тайных ходов. Ощупывал острые, как зубы дракона, камни, тщась найти тот, что открывает ход в подземелье. Даже исходил вброд десятки горных рек, от ледяной воды которой ноги мучительно трещали и ныли. Тщетно. Никаких следов жилья цвергов.

Гретель помогала ему как могла, но и ее усилия пока не принесли никаких плодов. Она собирала в горах образцы мха, воды и лишайников, надеясь обнаружить в них остаточные следы генетического материала цвергов. Все это походило на попытку вычерпать наперстком океан, чтоб найти упавшую в него жемчужинку. Только в их случае океан был еще более холодным и опасным, а жемчужинка — крошечной, как песчинка.

«Может, их и нет здесь вовсе? — спрашивал сам у себя Гензель в редкие минуты затишья, когда мысли осмеливались вернуться в голову. — Может, цверги просто ушли с гор? Да если бы у них в голове было хотя бы по крошечной извилине, они бы убрались отсюда еще давным-давно!..»

Но он знал, что цверги не ушли. Им было некуда уходить. На равнинах, испещренных человеческими поселениями, их ждали лишь ружья охотников или сомнительная альтернатива в виде городской плахи. Цвергов безжалостно уничтожали везде, где их встречали, может, оттого с годами эти встречи стали происходить все реже и реже. При всем своем уродстве они все-таки не были лишены животного инстинкта самосохранения, а тот гнал их все дальше и дальше от людей.

Комфортнее всего цвергам было под землей. Там, никем не видимые, они сооружали целые системы подземных лабиринтов, соединенные сотнями ходов и хитрых лазов. Под землю предпочитали не соваться ни шумные крестьяне, ни злые солдаты, ни королевские ловчие. А еще подземелья благоволили существам с сильным развитым телом и острыми когтями. Неудивительно, что цвергов так манила перспектива жить там, где никогда не видно солнца…

Горы для них — идеальный выбор. Сюда никогда не вторгнется бур землекопа, не просверлят скважину для химических отходов. Недостатки климата цверги попросту не замечали, обладая от природы нечувствительной и плотной шкурой. Даже почти полное отсутствие здесь пищи не было критическим — они могли обходиться лишайниками и насекомыми.

В свободные минуты Гретель рассказывала ему о цвергах — об устройстве их тела, о привычках и генетических предрасположенностях. Гензель внимательно слушал, против воли проникаясь к подземным уродцам некоторым уважением. Он привык полагать их существами весьма примитивно устроенными, бездумными плотоядными машинами, но выходило, что все не так просто. Тот, кто их создавал, хорошо понимал свое ремесло.

Цверги нуждались в питательных веществах, как и любые живые существа. Но их метаболизм, созданный, несомненно, гением, умел обходиться самым минимумом полезных соединений, необычайно экономно расходуя ресурсы. Мышцы у цвергов были тонкими, но при этом невероятно прочными, точно стальные канаты, — это позволяло экономить кислород и калории. Температура тела была ниже человеческой в два раза. Обильный меховой покров позволял не испарять лишней жидкости, а особые железы печени синтезировали коллаген, что позволяло цвергам не испытывать нужды в витамине С и в то же время не болеть цингой. Они были способны всю жизнь питаться насекомыми, земляными червями, грызунами и даже плесенью.

В своем роде цверги были идеальным творением. Не столь красивым, как человек, не столь умным, не столь разносторонним, но все же — идеальным. Это было гениальное в своей лаконичности подобие человека, выполненное человеческими же руками. Цверги не отличались большим умом, их нервной системы хватало лишь на распознавание нескольких десятков слов и выполнение нехитрых операций, требующих больше силы и сноровки, чем высокого интеллекта. Не способны они были и к языку, между собой общаясь на примитивном ухающем наречии, в котором смысл определялся не словами, а интонациями. Однако из цвергов получались отличные слуги, нетребовательные и неприхотливые. Работая в качестве грузчиков, землекопов, посыльных и каменщиков, цверги оказались необычайно полезны. Впрочем, этих времен Гензель не помнил, как не помнил, наверно, и его прадед.

Если моряки правы и с тонущего корабля первыми бегут крысы, то человечеству, судя по всему, осталось недолго, прежде чем оно погрузится в пучину генетического водоворота, из которого уже не всплывет. Потому что цверги стали бежать. Они бежали из городов, из шахт, из тюрем и канализаций. Отовсюду, где прежде приносили пользу человеку. Они бежали по одному и целыми сотнями. Под покровом ночи и ярким днем. Поговаривали, у них вскрылся генетический дефект, который заставлял их бежать от цивилизации. Что-то вроде вируса бешенства, который делает заболевшее существо отчужденным и ищущим уединения. И еще — смертельно опасным.

Парой лет раньше, когда они с Гретель путешествовали по Сильдавии, Гензелю приходилось видеть, к чему обыкновенно приводят встречи цверга и человека. В тамошних краях цвергов еще оставалось довольно много. Днем укрываясь в катакомбах и подземных убежищах, ночью они выбирались на поверхность. Караулили дороги, врывались в дома на отшибе, ждали одиноких путников.

Единственное, что оставалось от человека после нападения цвергов, — несколько окровавленных лохмотьев одежды. Иногда — брошенные в спешке фаланги пальцев, откушенные с такой легкостью, точно их отмахнули тяжелым мясницким ножом. Или обрывок уха, застрявший меж половиц. Иногда цверги проявляли несвойственный им юмор, что доказывало их отдаленное родство с человеком. Однажды они растерзали скорняка с подмастерьем, которые спешили к городу на повозке, запряженной парой лошадей, но не поспели до темноты. Сильдавийских стражников трудно было удивить подобным, но в тот раз они не скрывали озадаченности.