Учитель Сузаку открывает свой ящик с лекарствами и откупоривает коническую бутылочку.

Первый удар колокола Аманохаширы вливается в келью Яиои.

Никто не произносит ни слова. За воротами уже ожидает паланкин.

Садае спрашивает:

— А где находится Хофу, сестра Аибагава? Так же далеко, как Эдо?

Второй удар колокола Аманохаширы вливается в келью Яиои.

— Гораздо ближе. — Настоятельница Изу получает чистую, спящую Шинобу и подносит ее поближе к Сузаку. — Хофу — это город — крепость в феоде Суо, следующем от Нагато, всего лишь пять — шесть дней отсюда, если все спокойно…

Яиои смотрит на Бинио, но видит что‑то очень далекое. Орито гадает, о чем та думает: о своей первой дочери Кахо, возможно, посланной в прошлом году свечнику в феод Харима, или о будущих Дарах, которые она должна выносить до ее ухода из монастыря через восемнадцать- девятнадцать лет, или, возможно, просто надеется, что у кормилиц в Курозане хорошее, настоящее молоко.

«Передача Даров сродни поминкам, — думает Орито, — а матери даже не могут их оплакивать».

Третий удар колокола Аманохаширы подводит черту.

Пара капель из конической бутылочки падает на губы Шинобу. «Сладких снов, — шепчет Сузаки, — маленький Дар».

Ее брат Бинио, все еще на руках Яиои, рычит, отрыгивает и пукает. Его сольный номер воспринимают без смеха, который вроде бы напрашивается. В келье печально и грустно.

— Время, сестра Яиои, — заявляет настоятельница. — Я знаю, ты отважная.

Яиои в последний раз нюхает молочную шею младенца.

— Могу ли я сама дать Бинио «Сна»?

Сузаку кивает головой и передает ей коническую бутылочку.

Яиои прижимает горлышко к губам Бинио: его маленький язычок лижет.

— Какие составляющие, — спрашивает Орито, — входят в «Сон» учителя Сузаку?

— Кто‑то у нас акушерка, — Сузаку улыбается Орито. — Кто‑то — аптекарь.

Шинобу уже спит, и глаза Бинио закрываются… Орито гадает: «Опиаты? Аризема? Борец?»

— А это лекарство для отважной сестры Яиои, — Сузаку наливает мутную жидкость в каменную чашку- наперсток. — Я называю его «Стойкость духа»: оно помогло тебе при последних родах. — Он подносит чашку к губам Яиои, и Орито борется с желанием выбить ее из его рук. Жидкость вливается в рот Яиои, и Сузаку забирает ее сына.

Лишенная младенца мать бормочет: «Но…» — глаза ее затуманиваются, она, похоже, уже не видит аптекаря.

Орито подхватывает бессильно падающую голову подруги. Укладывает обмякшее тело в постель.

Настоятельница Изу и учитель Сузаку уносят по украденному ребенку.

Заря двадцать первого дня первого месяца

Узаемон опускается на колени у постели отца.

— Сегодня вы выглядите немного… веселее, отец.

— Оставь цветистые фразы женщинам: ложь — их натура.

— Честно, отец, когда я вошел, цвет вашего лица…

— В моем лице меньше цвета, чем у скелета, который стоит у Маринуса в голландской больнице.

Саидзи, хромоногий слуга отца, пытается сильнее раздуть жаровню.

— Значит, ты решил пойти паломником в Кашиму, помолиться за своего хилого отца, посредине зимы, один, без слуги… хотя «служить» в этом доме означает сметать все, что хранится в кладовой семьи Огава. Нагасаки содрогнется от твоей набожности.

«Нагасаки содрогнется, — думает Узаемон, — если правда когда‑нибудь выплывет наружу».

Жесткая метла скребет по каменным плитам в прихожей.

— Я отправляюсь в паломничество не для того, чтобы меня хвалили, отец.

— Ученые, как ты однажды сообщил мне, презирают «волшебство и суеверия».

— Ныне, отец, я предпочитаю ничего не отметать.

— О — о? Значит, я сейчас… — фраза прерывается резким кашлем, и Узаемону видится рыба, бьющаяся на дне рыбацкой лодки. Он гадает: может, ему усадить отца? Но тогда придется коснуться его, а отец и сын их ранга такого позволить себе не могут. Слуга Саидзи спешит на помощь, но приступ заканчивается, и старший Огава отталкивает того от себя. — Значит, я сейчас для тебя — один из твоих «эмпирических опытов»? Появилось желание рассказать Академии об эффективности лечения Кашимой?

— Когда переводчик Ниши — старший заболел, его сын пошел паломником в Кашиму и постился три дня. А по возвращении его отец не только чудесным образом выздоровел, но даже пришел к воротам Магоме, чтобы встретить сына.

— И подавился рыбьей костью на праздничном, в честь его выздоровления, банкете.

— Я попрошу вас весь будущий год проявлять осторожность, когда будете есть рыбу.

Языки пламени над жаровней становятся ярче, летят искры.

— Не предлагай богам годы своей жизни в обмен на мои.

Узаемон удивляется: «Нежность с шипами?»

— До этого не дойдет, отец.

— Если только, если только священник не поклянется, что иначе ко мне не вернется моя сила. Ребра не должны служить тюремной решеткой. Лучше быть с предками и с моим Хисанобу в Стране Непорочности, чем страдать здесь, среди лизоблюдов, женщин и глупцов, — Огава Мимасаку смотрит на нишу — буцудан, где память о его родном сыне увековечена посмертной табличкой и веткой сосны. — Для тех, у кого склонность к коммерции, Дэдзима — личная золотая жила, даже при таком уровне торговли, как с голландцами. Но для тех, кто заворожен «просвещением», — Мимасаку использует голландское слово, — эти возможности упущены. Увы, в Гильдии будет главенствовать клан Ивасе. У них уже пять внуков.

«Спасибо, — думает Узаемон, — что помогаешь мне отвернуться от тебя».

— Если я разочаровал вас, отец, простите.

— С каким азартом, — глаза старика закрываются, — жизнь рушит наши тщательно продуманные планы.

— Это самое худшее время года, муж, — Окину опускается на колени у края приподнятого пола коридора. — Грязевые потоки, и снег, и гром, и лед…

— Весной, — Узаемон садится, чтобы обуться, — отцу, возможно, уже ничто не поможет, жена.

— Бандиты голоднее зимой, и голод прибавляет им смелости.

— Я пойду главной дорогой в Сагу. У меня меч, и Кашима только в двух днях пути. Это не Хокурикуро, или Кии, или что‑то дикое и беззаконное.

Окину оглядывается, как нервничающая олениха. Узаемон не может вспомнить, когда в последний раз она улыбалась. «Ты достойна другого мужчины, лучше меня», — думает он и сожалеет, что не может сказать ей об этом. Он прижимает к себе мешок из промасленной ткани. В нем — два кошелька с деньгами, несколько векселей и шестнадцать любовных писем, посланных ему Орито Аибагавой в период их романтических отношений. Окину шепчет: «Твоя мать мучает меня особенно сильно, когда тебя нет».