и психопатологией в общем, но стремится включить в свою сферу нормальный феномен сновидения и, кроме того, широкие области гуманитарных наук, литературы и искусства, а также биографии, мифологии, фольклора, сравнительного религиоведения и философии.

[746] В истории науки известен один весьма любопытный факт, который, впрочем, согласуется с особой природой психоаналитического движения: Фрейд, создатель психоанализа (в более узком смысле), настаивал на отождествлении данного метода с его сексуальной теорией, накладывая на него тем самым печать догматизма. Эта декларация «научной» непогрешимости заставила меня в свое время порвать с Фрейдом, ибо для меня догма и наука – понятия несопоставимые, дискредитирующие друг друга посредством взаимного загрязнения. Догма как фактор религии бесценна именно в силу своей абсолютной позиции. Но когда наука обходится без критики и скептицизма, она вырождается, превращаясь в чахлое тепличное растение. Одним из элементов, необходимых науке, является крайняя неопределенность. Всякий раз, когда наука тяготеет к догме и проявляет нетерпимость и фанатизм, она скрывает некоторое сомнение, которое, по всей вероятности, оправданно, и неуверенность, которая обоснованна.

[747] Я подчеркиваю это прискорбное положение дел не ради того, чтобы покритиковать теорию Фрейда, а ради того, чтобы указать непредвзятому читателю на тот знаменательный факт, что фрейдовский психоанализ представляет собой не только научное достижение, но и психический симптом, оказавшийся более плодотворным, нежели аналитическое искусство самого мастера. Как показано в книге Майлана «Трагический комплекс Фрейда», нетрудно вывести тенденцию Фрейда к догматизации из предпосылок его собственной личной психологии. Хотя он обучал этому приему своих учеников и более или менее успешно пользовался им сам, я не хочу обращать против него его же оружие. В конце концов, никто не в силах полностью преодолеть собственные ограничения; каждый в той или иной степени их пленник – особенно если он практикует психологию.

[748] Я нахожу эти технические недостатки неинтересными и полагаю, что опасно придавать им слишком большое значение, ибо это отвлекает внимание от одного важного обстоятельства: даже самый возвышенный ум крайне ограничен и зависим, причем именно там, где, как нам кажется, он пользуется наибольшей свободой. По моему мнению, творческий дух в человеке – это вовсе не его личность, а скорее признак или симптом современного движения мысли. Личность важна только как рупор убежденности, возникающей из бессознательного, коллективного фона – убежденности, лишающей человека свободы, заставляющей жертвовать собой и совершать ошибки, которые он безжалостно критиковал бы в других. Фрейда влечет за собой особое течение мысли, восходящее к эпохе Реформации. Постепенно оно освободилось от бесчисленных покровов и обличий и теперь превращается в тот вид психологии, который с провидческой проницательностью предвидел Ницше – психологию, открывающую психику как новый факт. Когда-нибудь мы увидим, какими извилистыми путями двигалась современная психология от мрачных лабораторий алхимиков, месмеризма и магнетизма (Кернер, Эннемозер, Эшимайер, Баадер, Пассаван и другие) к философским антиципациям Шопенгауэра, Каруса и фон Гартмана; и как, сформировавшись на почве повседневного опыта у Льебо и еще раньше у Куимби (духовного отца «Христианской науки»), она наконец дошла до Фрейда через учение французских гипнотизеров. Этот поток идей проистекал из многих неясных источников и, быстро набрав силу в XIX веке, завоевал множество приверженцев, среди которых Фрейд отнюдь не стоит особняком.

[749] То, что сегодня обозначается словом «психоанализ», на самом деле не является чем-то единым, но включает в себя множество различных аспектов величайшей психологической проблемы нашего века. Эта проблема существует вне зависимости от того, осознает ее широкая общественность или нет. В наше время психическое стало проблемой для каждого. Психология приобрела мощную притягательную силу. Именно ею объясняется удивительное, повсеместное распространение фрейдистского психоанализа, сопоставимого с Христианской наукой, теософией и антропософией не только по своему успеху, но и по своей сущности, ибо догматизм Фрейда очень близок к установке религиозной убежденности, характеризующей эти движения. Более того, все четыре движения определенно психологичны. Если добавить к этому невероятный подъем оккультизма в любых его формах во всех цивилизованных странах западного мира, мы получим более или менее ясную картину этого направления мысли, в известной степени табуированного, но, тем не менее, захватывающего. Аналогичным образом современная медицина явно склоняется к духу Парацельса и все больше осознает важную роль психики при соматических заболеваниях. Даже традиционализм уголовного права начинает уступать требованиям психологии, о чем свидетельствуют нередкие отсрочки исполнения приговора и учащающаяся практика привлекать экспертов-психологов.

[750] Таковы положительные стороны этого психологического движения. Однако все его достоинства уравновешиваются столь же характерными отрицательными аспектами. Уже во времена Реформации сознательный разум начал отдаляться от метафизических данностей готической эпохи. С каждым столетием разрыв становился шире и глубже. В начале XVIII века мир впервые увидел, как христианские истины были публично свергнуты с престола, а в начале XX века правительство одной из крупнейших стран мира прилагает все усилия, дабы искоренить христианскую веру, словно опасную болезнь. Между тем интеллект белого человека в целом перерос авторитет католической догмы, и протестантизм раскололся более чем на четыреста конфессий посредством самых тривиальных софизмов. Эти очевидные недостатки объясняют, почему люди все чаще присоединяются к любому движению, от которого ждут помощи и истины.

[751] Религии суть великие системы, исцеляющие болезни души. Неврозы и подобные им расстройства возникают, как правило, из психических осложнений. Однако едва догму начинают оспаривать и подвергать сомнению, она теряет свою целительную силу. Человек, который больше не верит в то, что Бог, познавший страдание, смилостивится над ним, поможет и утешит его, придаст смысл его жизни, становится жертвой собственной слабости и превращается в невротика. Бесчисленные патологические элементы в популяции представляют собой один из мощнейших факторов, подкрепляющих психологические тенденции нашего времени.

[752] Другой и отнюдь не маловажный контингент составляют все те, кто после периода веры в некий авторитет с недовольством пробудился и впредь находит удовлетворение, смешанное с самоистязанием, в отстаивании так называемой новой истины, губительной для их прежних, еще тлеющих убеждений. Такие люди не могут молчать и из-за слабости своих убеждений и страха перед изоляцией всегда стремятся объединиться в группы новообращенных, тем самым компенсируя количеством свое сомнительное качество.

[753] Наконец, существуют те, кто искренне ищет нечто, кто абсолютно убежден, что душа есть вместилище всех психических страданий и в то же время место обитания всех исцеляющих истин, которые когда-либо были возвещены страдающему человечеству. Хотя из души исходят самые бессмысленные конфликты, мы обращаемся к ней в поисках решения или, по крайней мере, правдоподобного ответа на мучительный вопрос: почему?

[754] Не нужно быть невротиком, чтобы чувствовать потребность в исцелении. Эту потребность ощущают даже те люди, которые с глубочайшей убежденностью отрицают саму возможность