Она глубоко вздохнула и подвинулась на стуле, поудобнее перехватывая Мэнди.

– Лайонел… Вот что я скажу. Отвезите нас, пожалуйста, домой, хорошо? Если эти типы все еще там шляются, вызовем полицию. Если нет – дело в любом случае подождет до утра.

Ему это не понравилось, но Лайонел и сам испытывал на себе последствия недавнего шока, поэтому в конце концов сдался перед ее упрямством.

Эрни потребовал позвонить ему сразу же, как только они доберутся до дома. Лайонел всю дорогу до Лаллиброха напряженно, до белых костяшек, держался за руль, но фары «Фиата» высветили лишь пустой огород, разве что на гравии валялась простреленная шина, чья развороченная резина торчала в стороны крыльями исполинского стервятника.

Дети к тому времени крепко спали. Лайонел занес Джема, потом вместе с Бри обыскал весь дом от подвала до крыши и заколотил досками разбитое окно в гостиной, пока Брианна со странным чувством дежавю подметала осколки.

– Может, мне лучше с вами переночевать? – спросил он, нерешительно топчась на пороге. – Я б с радостью за вами приглядел.

Хоть и через силу, но Брианна улыбнулась.

– Жена, наверное, и так вас потеряла. Спасибо, вы очень много сделали. Не волнуйтесь. Утром я… обязательно обращусь куда следует. Просто хочу, чтобы дети нормально выспались в родной постели.

Мензис кивнул и огляделся. Деревянные панели прихожей безмятежно поблескивали в свете ламп, даже старые английские сабли на стенах придавали помещению уют и безмятежность.

– У вас, кажется, в Америке есть родня? – спросил он вдруг. – Может, стоит съездить их навестить?

– Да, – согласилась Брианна. – Я уже и сама об этом думала. Спасибо, Лайонел. Спокойной ночи.

Брианну трясло. Трясло с тех самых пор, как уехал Лайонел Мензис. Она вытянула перед собой руку, раздвинула пальцы и отстраненно смотрела, как они трясутся, будто камертон. Потом с внезапным всплеском раздражения сжала кулак и изо всех сил саданула по ладони другой руки. А потом еще раз и еще, в ярости скрипя зубами, пока не пришлось остановиться, задыхаясь, потому что кожа начала гореть.

– Ладно, – сказала она самой себе, все еще стискивая зубы. – Ладно.

Красная пелена в голове спала, обнажив горку леденящих разрозненных мыслей.

Надо идти.

Куда?

И когда?

И самая страшная из них:

Как быть с Роджером?

Она сидела в кабинете, и деревянная обшивка тускло блестела при свете канделябра. На столе стояла лампа для чтения, на потолке висела большая люстра, но Брианна все равно зажгла свечу. Роджер тоже частенько ее зажигал, когда поздними вечерами записывал выученные некогда песни и стихи, порой даже гусиным пером. Он говорил, так легче вспоминать слова, потому что будто бы возвращаешься в те времена, когда их заучивал.

Запах свечного воска заставлял думать о Роджере. Если закрыть глаза, можно было даже услышать, как он бормочет, диктуя себе строчки, изредка покашливая и замолкая, чтобы успокоить больное горло. Брианна провела пальцами по столешнице, вспоминая, какой шершавый у него шрам, какой твердый затылок и мягкие волосы, когда они горстями сжаты в ее руках, какая теплая кожа…

Ее снова затрясло, на сей раз от беззвучных рыданий. Она стиснула кулаки и шумно задышала, пока истерика наконец не отступила.

– Не дождетесь, – произнесла Брианна вслух, глубоко вдохнула и, задув свечу и щелкнув выключателем лампы, достала бумагу с шариковой ручкой.

* * *

Утирая ладонью слезы, она бережно сложила письмо. В конверт? Не стоит. Если письмо попадет в чужие руки, конверт не помеха. Поэтому она просто свернула лист вчетверо и каллиграфическим почерком в лучших традициях церковно-приходской школы начертала: «Роджеру».

Нащупала в кармане бумажные салфетки и высморкалась, смутно ощущая, что надо бы сделать с письмом что-нибудь еще… провести ритуал? Однако в голову приходило только одно: положить в камин и поднести спичку, пусть северный ветер унесет слова адресату; так ее родители всегда поступали с письмами к Санте.

Утешало лишь одно: Санта всегда приходил.

Брианна выдвинула большой ящик стола и зашарила в поисках защелки, открывавшей тайник, – и вдруг ее осенило. Она захлопнула ящик и рывком распахнула другой, широкий и неглубокий, где лежали скрепки, ластики и ручки… а еще помада, оставшаяся в ванной от какой-то случайной гостьи.

Она была розовой и чересчур темной, Брианне с ее волосами этот цвет совсем не шел. Впрочем, не важно. Она торопливо намазала губы и прижалась ими к слову «Роджер».

Потом прошептала: «Люблю тебя» – и, коснувшись отпечатка помады кончиком пальца, снова открыла большой ящик и сдвинула защелку, отпирая тайник: пустое пространство под столешницей. За фальшивой панелью пряталось неглубокое отверстие: примерно шесть дюймов на восемь.

Обнаружил его Роджер, и изначально там лежали три марки с изображением королевы Виктории (увы, совершенно обычные, вовсе не дорогущие черные пенни[52]) и прядка светлых выцветших от времени детских волос, перевязанных ленточкой вместе со стебельком вереска. Марки трогать не стали (кто знает, может, со временем они вырастут в цене и сгодятся грядущим потомкам), а вот прядку Брианна вложила в свою Библию и всякий раз, как брала ее в руки, возносила краткую молитву за дитя и его (ее?) родителей.

Письмо идеально улеглось в отверстие. На мгновение Брианна запаниковала: может, стоит добавить к нему и волосы детей?

Хотя нет! Не будь дурой. Сентиментальной – еще ладно. Но не дурой.

– Господи, позволь нам снова быть вместе, – прошептала она, отгоняя страх, закрыла глаза и с тихим щелчком вернула панель на место.

И если бы в этот момент она не открыла глаза, то ни за что бы не увидела уголок какой-то бумажки, свешивающийся над ящиком. Брианна протянула руку и нащупала большой конверт, прилепленный скотчем к нижней поверхности стола. От старости он иссох, и, когда она дергала туда-сюда ящик, видно, надорвала его.

Медленно, словно во сне, она перевернула конверт – и даже ничуть не удивилась, увидав на пожелтевшей бумаге инициалы «Б. Э. Р.». Брианна неторопливо его открыла.

– «Дорогая моя девочка», – прочитала она, и волоски на шее стали медленно подниматься дыбом.