Люди, пережившие войну, обычно рассказывают о ней только другим солдатам. А люди из моей службы вообще никому не рассказывают, и не только потому, что это государственная тайна. Однако любые тайны рано или поздно разъедают душу. Поэтому однажды мне пришлось исповедаться, и моим духовником стал старый приятель Реджи Уэйкфилд.

(Это преподобный Реджинальд Уэйкфилд, пресвитерианский священник из Инвернесса. Если читаешь это письмо, значит, я, скорее всего, уже мертв. Если вдруг Реджи еще жив, а ты достаточно взрослая, поезжай туда: я разрешил ему рассказать все, что он знает.)

Почему мне так сложно тебе признаться? Ведь если я умер, мать наверняка уже рассказала историю твоего рождения. Она обещала не говорить, пока я жив, и свое слово наверняка сдержит. Но раз я умер…

Прости меня, милая. Признаться сложно, потому что я люблю твою мать и люблю тебя. И ты навсегда останешься мне дочерью, хоть зачал тебя и другой мужчина.

Ну вот, дело сделано. Теперь, когда вижу эти слова на бумаге, хочется разорвать письмо в клочья и спалить его к чертям. Но я не могу. Ты должна знать.

Вскоре после войны мы с твоей матерью поехали в Шотландию. Решили устроить что-то вроде второго медового месяца. Однажды она отправилась собрать цветы – и пропала. Я долго искал ее, и не только я, но мы не нашли никаких следов. В конце концов полиция закрыла дело (точнее, меня по-прежнему подозревали в ее убийстве, но хотя бы перестали таскать на допросы). Я понемногу начал возвращаться к прежней жизни; решил двигаться дальше, может, переехать в Британию – и вдруг Клэр вернулась. Три года спустя объявилась где-то в горах: вся в лохмотьях, грязная, голодная. И беременная.

Беременная, как она заявила, от горца-якобита по имени Джеймс Фрэзер, и случилось это в тысяча семьсот сорок третьем году. Не буду вдаваться в подробности, что тогда было между нами – все это давно в прошлом, за исключением одного: ЕСЛИ твоя мать говорила правду и она впрямь попала в прошлое, то эта способность могла достаться и тебе. Надеюсь, ты этого никогда не узнаешь. Но если все-таки… Господи, поверить не могу, что я и впрямь об этом пишу, причем серьезно. Но я гляжу на тебя, милая, на твои волосы, блестящие на солнце, и вижу его. Просто не могу закрыть глаза.

Ладно. Ведь столько времени прошло. Очень много времени. Однако твоя мать никогда не отказывалась от своих слов, и хотя позднее мы этот вопрос не поднимали, стало понятно, что она вовсе не сумасшедшая (как я, само собой, решил в первые дни). И я начал… Начал его искать.

Теперь, уж прости, мне придется ненадолго отвлечься. Вряд ли ты когда-нибудь слышала о шотландском провидце Брахане Сире. Хоть он и считается личностью весьма колоритной (правда, в его существование многие историки не верят), но за пределами узкого круга тех, кто интересуется кельтской мистикой, он известен мало. Однако Реджи, будучи человеком весьма любопытным и начитанным, этой персоной был просто очарован. Звали провидца Кеннет Маккензи, и жил он в семнадцатом столетии (как принято считать), сделав немало предсказаний, зачастую по велению графа Сифорта.

Естественно, ныне известны лишь те, которые сбылись: например, он предсказал, что, когда через реку Несс протянутся пять мостов, мир погрузится в хаос. Пятый мост возвели в августе тысяча девятьсот тридцать девятого, а в сентябре Гитлер оккупировал Польшу. Хаос был еще тот, согласись.

Как это часто водится, провидца ждал печальный конец (милая, запомни обязательно. Обещаешь?). Его окунули в бочонок кипящей смолы, утыканный железными кольями, по приказу леди Сифорт, которой он лживо предсказал, что ее супруг развлекается в Париже с прекрасными дамами (впрочем, я уверен, что это предсказание также было правдивым).

Есть и другие, не столь популярные его пророчества, среди которых – пророчество о Фрэзере. О нем крайне мало информации, а та, что есть, бессвязная и противоречивая, сосем как тексты Ветхого Завета. Единственное, что известно наверняка, это одна строка: «Последний из рода Ловатов будет править Шотландией».

А теперь прервись на минутку, милая, и взгляни на документ, приложенный к этому письму.

Итак. Эта крайне тревожная информация попала ко мне от Реджи, а он получил эту схему от жены своего знакомого по имени Старт Лахлан. Тот неожиданно скончался, и его вдова разбирала бумаги в столе, нашла этот листок и решила отдать Реджи, зная, что он разделял увлечение ее мужа историей Шотландии в целом и семей Ловатов из Инвернесса в частности. Реджи, конечно же, сразу узнал имена.

Вряд ли ты знакома с шотландскими аристократами, но на войне я свел знакомство с Саймоном Ловатом, нынешним лордом Ловатом, – он служил сперва в диверсионном отряде, потом в спецназе. Не то чтобы мы стали близкими друзьями, но общие дела нас несколько сблизили.

Саймон оказался персоной весьма выдающейся во всех отношениях. У него было три супруги, причем верностью он не отличался. Помимо законных детей было и бог знает сколько бастардов (двоих он признал). Наследником считается Молодой Саймон, или, как его называли, Молодой Лис. Восстание он пережил, хоть и лишился большей части имущества. Причем почти все он потом вернул через суд, но тяжбы заняли слишком много времени, и женился он уже на закате лет, а детьми так и не обзавелся. За ним наследовал его младший брат, Арчибальд, но тот также умер бездетным.