и еще одну весну. А вот наш прадед, Черно-желеная Борода, тот еще с бурлаками на Азов ходил, а погиб совсем недавно…

— Ох и брешешь же ты!

— Не веришь — уйду от тебя, — обиженно засопел Синько, заерзал, выпростал ножки, собираясь идти.

— Ну куда ты! Посиди. У тебя ж горло болит. Давай, я тебя укутаю, вот так, а ты мне еще что-нибудь расскажи. Ладно?

— Расскажу, — пробурчал Синько и уже приветливее глянул на Женю, снова прижался к ней и осторожно погладил лапкой ее мягкие коротенькие волосы.

— А ты умеешь, — спросила вдруг Женя, — шевелить ушами? Вот так. Смотри!

Она, как гусыня, вытянула тонкую белую шею, напряглась и задвигала ушами, причем ходили у нее не только уши, но и брови, и кожа на висках, и даже волосы на темени шевелились.

Синько разинул рот от удивления и с нескрываемой завистью наблюдал Женин фокус, который был мастерски выполнен.

— Ну и хто, подумаешь, — он с важным видом повел своим курносым носом и солидно покашлял. — А мой дядька зато умел пыль из носа пускать, вот!

Синько открыл было рот — видно, хотел соврать что-нибудь еще, но…

В коридоре зазвенел звонок. Женя молниеносно подскочила к столу. (А Синько так быстро шмыгнул за кровать, что девочка даже не успела заметить, куда он исчез.) Женя окинула взглядом комнату — все в порядке, и бросилась открывать дверь. Но опоздала.

Отец уже прошел на кухню. Он миновал коридор тихо, почти беззвучно. Принес с собой запах осеннего вечера, дух бензина и масляных красок (запахом краски был пропитан его сундучок, где лежали малярные кисти). Со своим неизменным сундучком в одной руке, с полной сеткой — в другой, он остановился посреди кухни, ласково и виновато улыбнулся дочери. Женя подлетела к отцу, взяла тяжелую сетку, чмокнула его в щеку.

Василь Кондратович устало улыбнулся сквозь стеклышки очков, снял берет и перевел дух:

— Ух! Давка в троллейбусах, будь она неладна.

А Женя украдкой любовалась отцом. По ее мнению, он был похож на учителя или на ученого: очки, тонкое, умное лицо, небольшие залысины и красивая светлая шевелюра, волнистая, всегда аккуратно расчесанная. И главное — был он худой, сухопарый, и никто никогда не давал ему тридцати пяти лет, от силы тридцать, никак не больше; отец мог целый день бродить с рюкзаком по лесу и никогда не жаловался на усталость.

— Ну что, дочка, уроки сделала?

— Немножко осталось. Грамматика.

— Давай-ка кончай поскорее. И знаешь чем займемся? Во-первых, приготовим ужин. А во-вторых, та-а-ак приберем комнаты, чтобы мама только ахнула и сказала: молодцы!

Теперь Женя поняла, почему отец пришел раньше обычного: наверно, специально отпросился с работы, хочет загладить вчерашнее. «Вот и хорошо, — обрадовалась она. — Все перемоем, приберем, лишь бы они не ссорились». Ей ужасно хотелось помочь отцу. И когда тот, нарядившись в мамин передник, замурлыкал «Червоную руту» под аккомпанемент грохочущих в раковине ложек и тарелок и льющейся из крана воды, Женя быстренько побежала в комнату, переписала упражнение, подчеркнула уменьшительно-ласкательные суффиксы в прилагательных (-оньк, -еньк), сложила книги и тетради в портфель и примчалась в кухню.

А отец хозяйничал там, как волшебник. Кипятил воду, мыл посуду, чистил картошку, тоненько (как умел только он) нарезал свеклу для винегрета. Рукава закатал до локтей, капельки пара поблескивали на его очках, и он время от времени протирал стеклышки в тонкой золотой оправе, но совсем снять очки не мог, потому что был сильно близорук и без них почти ничего не видел.

— Подавай мне посуду! — сказала Женя и, как матадор, взмахнула перед отцом краем полотенца; тарелки полетели к ней в руки, она одним махом вытирала их и, присвистнув, отправляла на среднюю полку буфета.

Ей всегда было приятно ходить куда-нибудь с отцом, разговаривать с ним, просто стоять рядом — с таким вот, как сейчас, мягким, добрым, близоруким, который всегда со всеми здоровается, почтительно кланяясь, и ко всем, даже к детям, обращается только на «вы». И Жене были странны и непонятны перерождения отца, становившегося внезапно совсем другим — нервным и возбужденным, которой ни с того ни с сего начинал спорить с людьми, размахивал руками, цыкал на мать, а уже на следующий день просил прощения, говорил приглушенным голосом и отводил глаза в сторону. Но сейчас Жене было весело с отцом.

— А что будет у нас на ужин? — спрашивает она.

— Суп! — отвечает Василь Кондратович. — Суп с пельменями и с картошкой. Устраивает?

— Вкуснотища! — облизывается Женя. — Лавровый листочек не забудь бросить, мама любит.

Оглядела кухню, — кажется, тут все в порядке. Можно немножко передохнуть. Спросила отца:

— Что новенького на работе?

Отец смахнул пот с кончика носа и сказал, что его бригаду перебросили на Исторический музей, работа сложная — тонкая фигурная лепка.

— Вот поставим стропила, закрепим их, — пообещал отец, — обязательно возьму тебя на «верхотуру», посмотришь, какой вид открывается оттуда: и весь Подол, и гора Щекавица, и старые улочки ремесленников — будто с давних княжьих времен.

А теперь — аврал в комнатах. Все сегодня должно блестеть и сверкать. Женя вытащила пылесос. Он ехал на колесиках, как ракета на военном параде. Внимание — пуск! Воткнула шнур в розетку. Пылесос заворчал, но не как обычно, а глухо, раздраженно и запрыгал на одном месте. Женя удивленно прикусила губу.

— Ты чего это? — сказала. — А ну не дури! — и толкнула его ногой.

Пылесос натужно завыл, точно вот-вот захлебнется. Потом пыхнул и выстрелил круглым клубочком. Клубок раскрутился, и в облаке пыли перед Женей, чихая, предстал… Синько.

— Синько? Это ты?..

— Ап-чхи! — сказал Синько. Он был весь серый, а глаза и рот обведены черными кругами.

— Ты зачем туда залез?

— Спать, — сказал Синько. — А ты устраиваешь бурю и разводишь пылищу. — Апчхи! — снова чихнул он и засопел. — Вот погоди, ляжешь спхать, я тебе тоже так сделаю… соломкой в нос… как твоему папочке. Будешь жнать!

— Я же не нарочно! — засмеялась Женя. — Откуда мне знать, что черти спят в пылесосах.

— Ну, хватит, я пошел в подвал, — закряхтел Синько и почесал за ухом. — Там не тарахтят по ночам и никто за тобой не гоняется: «Вот он, лови его!» — он точно передразнил голос Цыбулько.

Потом махнул Жене ручкой и заковылял к балкону — очевидно, для того, чтобы спуститься вниз по трубе, как это иногда делают мальчишки из их двора.

У Цыбулек уже давно отужинали, запили чаем приготовленный отцом супчик, прослушали по телевизору последние известия и улеглись спать. Почти во всем доме на Стадионной погасли огни, только