На одном из мужчин было облачение чиновника царского дворца, на других — доспехи этериотов.

Монастырь был женским, но входить в его внешний двор мужчинам не запрещалось. Да и сам привратник был мужчиной.

— Игуменью сюда! — по-хозяйски скомандовал чиновник.

— Сейчас, мой господин, сейчас! — залопотал привратник, ничуть не усомнившись в праве гостя повелевать. Рядового чиновника не сопровождает царская стража. — Эй ты! — крикнул он молоденькой монашке, заглядевшейся на красавцев-этериотов. — Бегом за матушкой!

Игуменья появилась довольно быстро. Надо полагать, ей сообщили, что приехал человек из Дворца.

— В твоем монастыре находится россинка Сладислава, — без преамбул заявил чиновник. — Она приняла постриг?

— Еще нет. А в чем дело? — Игуменья испытывала сильнейшее желание поставить на место спесивого чиновника, но опасалась. Мало ли чей он родственник и каковы его полномочия.

— Тебя это не касается, — отрезал чиновник. — На, смотри! — и протянул игуменье пергамент.

Первое, что бросилось в глаза настоятельнице монастыря святой Пелагеи, — две печати. Одна принадлежала патрикию Льву, друнгарию флота, которому император Иоанн доверил управлять в свое отсутствие. Вторая — самому патриарху византийскому Полиевкту. Игуменья порадовалась, что не стала порицать дворцового посланника за неучтивость. Она поцеловала печать патриарха и велела немедленно позвать послушницу Сладиславу. Та пришла.

— Ты — жена стратига россов Сергия? — прямо спросил чиновник.

— Да, — так же прямо ответила послушница.

— Поедешь с нами, — распорядился чиновник. — Ольдер, помоги ей сесть на лошадь.

Один из этериотов спешился, шагнул к послушнице. Та отпрянула.

— Никуда я не поеду! — воскликнула она. — Матушка!

— Повинуйся им, — сухо сказала игуменья. — Такова воля святейшего патриарха.

Послушница сникла. Этериот подхватил ее и усадил в седло. Боком. Сесть иначе не позволяло одеяние послушницы.

— Эй, постойте! — раздался сердитый голос. — Куда вы ее увозите?

К монастырю приближался еще один отряд, состоявший тоже из пяти человек. Возглавлял его роскошно одетый толстяк. Остальные четверо, вооруженные и доспешные, надо полагать, были его охраной.

— А кто ты такой, чтобы спрашивать? — процедил чиновник.

— Я — доверенное лицо проедра Филофея! — рявкнул толстяк. — А кто ты?

— А я — посланник друнгария Льва!

Вновь прибывшие между тем въехали в ворота и остановились, загородив выезд.

— Не перечь ему, почтенный Михаил! — взмолилась игуменья, увидев, что воины схватились за мечи. — У него грамота с печатями друнгария и святейшего патриарха Полиевкта!

— Покажи!

Игуменья подошла и протянула ему свиток. Толстяк прочитал его, буркнул:

— Такие печати на рынке делают за одну золотую монету!

Чиновник засмеялся.

— Экий ты подозрительный, Михаил! — сказал он. — Сразу видно, что человек Филофея. Но только я всё равно заберу ее с собой. У меня приказ. Хочешь, поехали с нами, если сомневаешься.

— И поеду, — буркнул толстяк.

Он дал знак своим, чтобы пропустили этериотов, а сам пристроился справа от чиновника.

Сначала ехали молча, потом чиновник спросил:

— Скажи мне, Михаил, кто тебе эта женщина?

— Сестра, — буркнул толстяк.

— Тогда понятно, почему ты так расшумелся. Выходит, росский стратиг — твой родич.

— Мы — в ссоре, — проворчал толстяк. Женщина бросила на него быстрый взгляд.

— А как друнгарий узнал, что она была женой стратига Сергия, не знаешь? — помолчав, спросил толстяк.

— Не была, а есть, — поправил чиновник. — Она ведь еще не приняла постриг. А про стратига я сам не знаю. Должно быть, донес кто-то.

— Как тебя зовут? — спросил толстяк.

— Федор, — ответил чиновник. — Я — из рода Масхиев, — добавил он горделиво.

— Знаю твой род, — сказал толстяк. — Достойный... но бедный. — И добавил после паузы: — А я, Федор, очень богатый человек. И могу сделать богатым и тебя, и твоих спутников.

— О какой сумме идет речь? — спросил чиновник.

— Достаточной, чтобы компенсировать недовольство друнгария от того, что какая-то там послушница нечаянно спрыгнула в пропасть. Нет, лучше бросилась в море и утонула.

— Интересное предложение... — Чиновник почесал грудь.

Этериоты и охранники толстяка, до этого момента державшиеся настороженно, увидев, что дело идет к сделке, перестали опасаться друг друга и ехали теперь рядом. Можно сказать, парами.

— Очень интересное... — повторил чиновник и оглянулся на этериотов.

Этериот, что ехал последним, молодой, светловолосый, с веснушками на коротком неромейском носу, оскалился весело и хлопнул в ладоши.

И тогда чиновник без всякого предупреждения выхватил из-за пазухи длинный стилет и вонзил его под левую лопатку толстяка.

И в тот же миг этериоты вынули мечи и обрушили их на расслабившихся соседей.

Только один из охранников сумел увернуться. Но в драку не полез, развернул коня и собрался дать деру, но один из этериотов метнул свой меч подобно копью, и тот на целую пядь вонзился в спину убегающему.

— Хороший бросок, Торгенстайн, — похвалил по-нурмански этериот, которого звали Ольдер. — Впору самому Эгилю.

Чиновник спрыгнул на землю, наклонился к упавшему толстяку, сказал по-булгарски:

— А ведь как точно угадал покойник: на рынке печати делали. За один золотой.

И отстегнул от пояса, убитого увесистый кошелек.

Один из этериотов ухватил за повод коня женщины. Впрочем, та и не делала попытки убежать. Сидела в седле с окаменевшим лицом, словно в столбняке.

Молодой этериот, тот, что хлопал в ладоши, подъехал к ней.

— Сладислава...

— Зачем вы это сделали? — по-гречески спросила женщина.

Этериот греческого не знал. Но — понял. Сдвинул на затылок шлем, сказал по-булгарски:

— Узнаешь меня, госпожа?

— Дужка?!

— Да, госпожа, это я. Хочу, чтобы ты знала: твой брат приказал убить мою госпожу, боярышню Людомилу Межицкую.

— Значит... Значит, это твой воевода приказал... убить Момчила.

— Наемники твоего брата напали на Межич и убили всех, кто там был. Спасся только я. Верно, боги хранили меня, чтобы я поведал воеводе правду. Твой брат, он был хитрец: всё сделал так, чтобы подумали на богумилов. Твой муж, — Дужка особо выделил эти слова, — воевода Серегей, приказал убить всех, кто свершил это злодеяние. Но главного злодея пощадил. Потому что этот купец был его братом. Но мне, госпожа, он не брат. И будь моя воля — он не умер бы так легко.