«На следующий день на рассвете [римляне] увидели, что поля загромождены трупами и что гунны не осмеливаются показаться; тогда они решили, что победа на их стороне, зная, что Аттила станет избегать войны лишь в том случае, если действительно будет уязвлен тяжелым поражением. Однако он не делал ничего такого, что соответствовало бы повержению в прах и униженности: наоборот, он бряцал оружием, трубил в трубы, угрожал набегом; он был подобен льву, прижатому охотничьими копьями к пещере и мечущемуся у входа в нее: уже не смея подняться на задние лапы, он все-таки не перестает ужасать окрестности своим ревом» («Гетика»).

Так воинственный гуннский царь, даже попав в окружение, тревожил своих победителей. «Сошлись тогда готы и римляне и рассуждали, что сделать с Аттилой, которого они одолели. Решили изнурять его осадой, так как он не имел запаса хлеба, а подвоз задерживался его же стрелками, сидевшими внутри оград лагерей и беспрестанно стрелявшими» («Гетика»).

Но и в таком отчаянном положении «Бич Божий» не утратил самообладания. Аттила «соорудил костер из конских седел и собирался броситься в пламя, если бы противник прорвался, чтобы никто не возрадовался его ранению и чтобы господин столь многих племен не попал (живым – В.А.) во власть врагов» (Иордан).

Тогдашние седла, обозначавшиеся позднелатинским словом «бастум» (буквально: «лыко»), делались зачастую из лыка (луба) или дерева либо с использованием этих материалов. Иных горючих материалов внутри гуннского лагеря не имелось. Хотя в 1793 г. примерно в центре лагеря случайно было найдено большое углубление около 4 м в диаметре. А в нем – остатки брошенных туда воинами Аттилы, кроме седел, еще и других горючих материалов, чтобы разжечь погребальный костер, на который «Бич Божий» намеревался взойти в самом худшем для себя и гуннов случае:

«Во время этой задержки с осадой везеготы стали искать короля (царя – В.А.), сыновья – отца, дивясь его отсутствию, как раз когда наступил успех. Весьма долго длились поиски; нашли его в самом густом завале трупов, как и подобает мужам отважным, и вынесли оттуда, почтенного с песнопениями на глазах у врагов. Виднелись толпы готов, которые воздавали почести мертвецу неблагозвучными, нестройными голосами тут же в шуме битвы. Проливались слезы, но такие, которые приличествуют сильным мужам, потому что, хотя это и была смерть, но смерть – сам гунн тому свидетель – славная. Даже вражеское высокомерие, казалось, склонится, когда проносили тело великого короля (царя – В.А.) со всеми знаками величия. Отдав должное Теодориду, готы, гремя оружием, передают [наследнику] королевскую (царскую – В.А.) власть, и храбрейший Торисмуд, как подобало сыну, провожает в похоронном шествии славные останки дорогого отца» («Гетика»).

Со смертью Теодориха-Теодорида везеготы потеряли своего царя, а многонациональное войско магистра Аэция – своего второго предводителя. Единственного человека, способного противостоять корыстным римским интересам и разгадать все замыслы, скрытые намерения и частные интересы Аэция. «Последний римлянин» не замедлил воспользоваться ситуацией в западно-римских интересах, молниеносно осознав, какие шансы сулила внезапная гибель Теодориха для будущей европейской политики римского Запада. Отныне слабая западная часть Римской империи снова могла, как когда-то, играть роль решающего фактора в расстановке и игре военно-политических сил. Отныне Аэций снова мог, как и прежде, использовать гуннов в качестве своего военно-политического орудия по принципу «разделяй и властвуй». Ведь удалось же ему заставить даже заклятых врагов Аэция – бургундов – сражаться на западно-римской стороне в «битве народов» под Каталауном! Что же мешало ему теперь, в борьбе с победоносными вестготами или даже с чересчур воинственным восточно-римским василевсом Маркианом, взять себе в союзники вчерашнего врага – гуннского повелителя Аттилу? Аэций знал Аттилу много лет. Возможно, ел с будущим «Бичом Божьим» баранину (а может – и конину), так сказать, из одного котла, пил с ним мед или «кумус» из одной чаши, спал с ним на одной шкуре или же кошме. С ним он всегда мог найти общий язык, договориться… если, разумеется, не дать охваченным жаждой кровавой, справедливой мести за смерть Теодориха свирепым везеготам взять гуннский лагерь под Каталауном приступом, вынудив отчаявшегося найти спасение Аттилу сжечь себя всенародно на костре…

«Когда все было кончено, сын (Торисмунд – В.А.), движимый болью осиротения и порывом присущей ему доблести, задумал отомстить оставшимся гуннам за смерть отца; поэтому он вопросил патриция Аэция, как старейшего и зрелого благоразумием, чтo надлежит теперь делать. Тот же, опасаясь, как бы – если гунны были бы окончательно уничтожены – готы не утеснили Римскую империю, дал по этим соображениям такой совет: возвращаться на свои места и овладеть королевской властью, оставленной отцом, чтобы братья, захватив отцовские сокровища, силою не вошли в королевство везеготов и чтобы поэтому не пришлось ему жестоким или, что еще хуже, жалким образом воевать со своими. Торисмуд воспринял этот совет не двусмысленно, – как он, собственно, и был дан, – но скорее в свою пользу и, бросив гуннов, вернулся в Галлии (Толосское царство вестготов – В.А.). Так непостоянство человеческое, лишь только встретится с подозрениями, пресекает то великое, что готово совершиться» («Гетика»).

Под «тем великим, что готово было совершиться» следует, конечно, разуметь поголовное истребление гуннов и смерть Аттилы. Весьма знаменательным представляется недопущение гибели гуннов именно патрицием Аэцием. Возможно, у его собственного, «римского», войска хватило бы сил, даже без помощи обманутых им везеготов истребить или уморить голодом окруженных в лагере, отрезанных от внешнего мира гуннов. Ведь времени у «последнего римлянина» было теперь предостаточно. Он мог спокойно поджидать подхода новых подкреплений со всей Галлии, на замену ушедшего вестготского войска. Но Аэций явно не желал разделаться с гуннами раз и навсегда. Весь ход короткого, но ожесточенного сражения и события следующего дня не оставляют сомнений в правоте Иордана, да и солидарного с ним Григория Турского:

«После сражения Аэций сказал Торисмоду: «Скорей возвращайся в свою страну, чтобы из-за происков брата ты не лишился отцовского королевства (царства – В.А.)». Услышав это, Торисмод быстро отправился в путь, чтобы своим приездом опередить брата и раньше его захватить трон отца. Подобной же хитростью Аэций удалил и короля (царя – В.А.) франков. Когда они ушли, Аэций собрал добычу с поля боя и с богатыми трофеями вернулся как победитель на родину. Аттила же вернулся после этой битвы с немногими уцелевшими воинами» («История франков»).

«По мнению Приска в изложении Иордана Аэций имел возможность добить ослабленного Аттилу, который в окружении уже приготовился к ритуальному самоубийству, но посчитал более выгодным сохранить (разгромленных, по его мнению) гуннов в качестве противовеса усилившимся везеготам. Тем не менее, исход генерального сражения прославил полководца Аэция в поздней историографии как победителя Аттилы и спасителя христианской Европы» (Википедия).

«Однако, что интересно, это поражение гуннов могло бы обернуться разгромом, если бы Аэций этого захотел; ведь он удержал последнюю атаку вестготов, предпочитая, как выясняется, чтобы гунны выжили для того, чтобы в другой раз сражаться на его стороне и возможно, с вестготами» (Уоллес-Хедрилл).