– Да! Это остров Свободы. Естественно, свободы от ФБР. Куба! Вот оттуда мы благополучно, руководствуясь старыми принципами социалистической взаимопомощи, и вывезем Беляка.

Сказать было, конечно, гораздо проще, чем сделать. Но, как известно с раннего детства, кто ищет, тот всегда найдет. И в конце концов я нашел-таки матроса маленького уругвайского рыбачьего судна, который обещал нам подсобить.

Торговались мы, как на китайском базаре: я начал с двухсот баксов, он – с десяти тысяч. Но поскольку каждый из нас понимал непомерность своих требований, очень быстро мы достигли консенсуса в размере двух тысяч американских долларов. Правда, матрос потребовал предоплату и был просто шокирован, когда половину суммы ему предложили одной бумажкой, пришлось даже сходить в банк, чтобы он удостоверился, что мы ее не нарисовали.

Но, несмотря на то что соглашение было достигнуто и даже спрыснуто доброй порцией виски, матрос, поглубже вникнув в план и особенно в маршрут предполагаемого путешествия, стал кричать про таможню, уродов чиновников и береговую охрану – в общем, наотрез отказался перевозить Беляка. Вместе мы пришли к выводу, что раз второго живого человека вывезти невозможно, то вывезем в другом физическом состоянии. То есть мертвого. Не по-настоящему, конечно, понарошку. Пришлось обратиться в похоронное бюро, где нам за вполне скромную сумму отпустили симпатичный гроб, даже без покойника.

Жаль, что я не захватил с собой чудный двухдолларовый костюмчик от Бронштейна. Евсею он бы несомненно оказался впору.

Еще я прикупил себе черную рубашку и черный галстук, чтобы все, кто мог бы усомниться, не сомневались, что убитый горем родственник действительно перевозит прах достопочтенного усопшего из Нью-Йорка в Чампа-Ларго (это такой городишко на самой границе с Гватемалой, я его на карте выискал).

– Когда тебя снова занесет к нам? – спросила Кэт. Гроб уже благополучно загрузили, и мы стояли на выщербленном бетоне пирса, чувствуя себя немного неловко под любопытными взглядами нашего матроса.

– Когда истечет срок давности за шпионаж.

– Тогда будем прощаться навсегда.

– А может, лучше ты к нам, я тебя с дочкой познакомлю.

– Постараюсь.

Однако не получалось у нас счастливого расставания. В общем, я поцеловал Кэт, стараясь вложить в эту акцию все чувства, которые к ней испытывал и вообще, и в данный момент особенно и которые почему-то никак не желали облекаться в слова. И, глядя с борта воняющего рыбой кораблика на ее одинокую фигурку у самого края неотвратимо удаляющегося американского берега, я совокупно с уругвайским судном, разумеется, взял курс на юг, не корысти ради, а токмо волею долга перед отчизной, собираясь прибавить к шпионажу в Соединенных Штатах еще и незаконное пересечение границы социалистической Кубы.

Чтобы плавать по Атлантическому океану на маленьком судне, требуется, как я понял, особая твердость духа, что-то сродни йоге. Усилием воли нужно подавить стоны организма и заставить себя любоваться пейзажем, который, надо признаться, удивительно однообразен – одна вода, сплошная вода, и ничего, кроме воды. Единственная мысль согревала меня: Беляку в его гробу даже эта маленькая радость жизни недоступна. Все время своего нежеланного круиза он вел себя тихо, может, не отошел от предусмотрительно всыпанного в глотку снотворного, а может, до смерти перепугался и предпочитал помалкивать. Тревожить его у меня не было никакого желания: не тронь… – не испортишь атмосферу.

В атмосфере царил свой праздник: день выворачивания наизнанку. Стремясь скрасить свое существование, я перебрался на мостик, где дежурил мой матрос, предполагая, что он окажется словоохотливым малым и станет потчевать меня всяческими историями, как подобает морскому волку, вдобавок занимающемуся контрабандой. Он обрадовался собеседнику, но от компаса не оторвался и стал интересоваться жестами, как, мол, погодка. Поддерживать данную тему мне как-то не хотелось. Я уклончиво пожал плечами: бывает и хуже – и удалился восвояси. Оставалось ждать пересадки на более дружественный корабль и надеяться, что там-то уж удастся вздохнуть полной грудью.

Да, я забыл рассказать о нашем гениальном плане: предполагалось, что матрос пересадит меня с багажом в нейтральных водах на российский сухогруз, следующий в Гавану за сахаром, где мы и перекантуемся, пока из Москвы не привезут документы, с которыми можно было бы беспрепятственно сесть в самолет. То есть можно было бы, конечно, этого и не делать, а устроить себе месяцок-другой сладкой жизни в трюме с сахаром и добраться до родины вплавь, но обрекать себя на такое я был не согласен.

Однако особых иллюзий насчет того, что все получится, как задумано, я не питал. Беляка взял – все, лимит везенья исчерпан, дорогой товарищ Турецкий, нечего раскатывать губу и ждать от судьбы приза. Путь твой по законам теории вероятностей усыпан мелкими и средними неприятностями. И роптать вроде грешно: у меня в черном ящике бесценный приз и в чемодане солидный довесок. Другое дело, что мне перепадет от всего этого. За первый, конечно, благодарность и зарплата как-нибудь, за второй – тоже спасибо скажут, еще и покосятся: не причастился ли к награбленным у американского народа ценностям? Российский бюджет опять же пополню, есть повод собой гордиться.

Понемногу, спустя много часов, я поймал такт бортовой и кормовой качки и начал клевать носом, но счастью моему не суждено было сбыться. Матрос быстро заговорил что-то по-испански, тыкая пальцем в сторону горизонта, который, замечу в скобках, в океане со всех сторон. Прямо по курсу маячила черная точка, которая при нашем приближении оказалась судном с горделиво реющим родным флагом на мачте.

– Скорее! – потребовал матрос. – Волнение слишком сильное, меня еще опрокинет. – От российского судна нас отделяло метров сто, если не больше. Как я их преодолею со своей поклажей, его, похоже, нисколько не заботило.

– Ну так давай, подруливай ближе! – возмутился я.

– Ближе нельзя! Сказал же: волнение сильное, сам, что ли, не видишь? Хочешь, чтобы нас разнесло в щепки?

– И что мне теперь прикажешь делать? Прыгать с грузом за борт и молиться, чтобы меня подобрали, прежде чем я начну пускать пузыри?

– А я почем знаю?! Я свою работу сделал – довез тебя, как договаривались. Все, хорош трепаться! Вываливай со своим барахлом!

Голосу разума он внимать не собирался, пришлось прибегнуть к непопулярным мерам. Не говоря ни слова, я вытащил пистолет. Он, также молча, все осознал, вернулся к штурвалу и стал приближаться к борту, обходя судно с подветренной стороны. Я залюбовался картиной: прямо по-ленински, вооруженный рабочий за спиной буржуазного спеца-саботажника. Тот кипит от ненависти, но работает на благо революции.

– В Гаване будем через двенадцать часов, если шторм не усилится. – Капитану странным образом удавалось сохранять вертикальное положение. Я держался за поручни и раскачивался вместе с кораблем.

– А если усилится?

– Через двенадцать с половиной. Как вы собираетесь сойти на берег? У вас все документы в порядке? Мне ничего толком не объяснили, кроме того что вас нужно взять на борт и оказывать всяческое содействие.