Так умерло человечество, чтобы возродиться; так окончилась жизнь на земле, чтобы стать безграничной, бесконечной, неизмеримой жизнью во вселенной, чтобы создавать музыку превыше музыки, поэзию без слов, чтобы вечно странствовать от звезды к звезде, от чудес к чудесам, от радости к благоговению.

Таков был конец и Гарлика – единственного человека, не влившегося в коллективное человеческое сознание, оставшегося в одиночестве, в тумане, подсвеченном вспышками злобы и болотными огнями гниения. Человека, чуждого человечеству. Новое человечество смогло прочесть его мысли (и сон), и провело через лес, чтобы исполнить его заветную мечту – но не сумело проникнуть в его сознание, отгороженное силовыми полями Медузы.

Теперь же, когда человечество и Медуза стали одним, эти барьеры рухнули, и поток нового сознания хлынул в Гарлика, приветствуя его и приглашая в новый мир.

«Приди!» – восклицало оно и влекло его за собой, обещая поделиться силой, и гордостью, и радостью, осыпая чудесами сотен «здесь» и тысяч «там», показывая, как понять профессиональную шутку редчайшего специалиста, как ощутить структуру секстины и сонета, моста и фуги Баха. Оно обращалось к нему, говоря о себе «мы», но за ним оставляя благородное право и привилегию на «я». Более того: обещало ему царское достоинство, ибо признавало себя перед ним в неоплатном долгу. Пусть выскажет хоть призрак желания – все, чего он захочет, будет исполнено. «Приди же! Приди!»

Поначалу Гарлик видел в этом многоголосом хоре лишь врагов. «Прячься!» – думал он. Нельзя привлекать внимание! Стоит выглянуть – они раздавят меня, как букашку!.. Но человечество, ставшее Медузой, настаивало, и наконец Гарлик не смог ему противиться. Он повернулся и взглянул в лицо человечеству, каким стало оно теперь: вездесущему, всеведущему, всесильному человечеству, какого никогда прежде не видел.

«Мать честная! – была его первая мысль. – Народу-то, народу!»

И это странно, если учесть, что открыл глаза он на пурпурном утесе, нависающем над долиной, где текла серебряная река. Не «серебряная» в смысле наших поэтов, то есть отражающая в себе свет небес; нет, это был быстрый поток металлического серебряного цвета. Без всякого удивления Гарлик обнаружил, что сидит на своем продолговатом, черном, конусообразном брюшке, упираясь в землю длиннейшими суставчатыми ногами, переломленными посредине, словно соломинки, и почти такими же тонкими. Четырьмя руками с клешнями, как у скорпионов, он придерживал камень, подносил его к черному рту, открывающемуся сбоку, и откусывал по кусочку. Камень был чудесным на вкус. Без всякого усилия повернув голову на сто восемьдесят градусов, Гарлик увидел позади себя Саломею Кармайкл: она была так хороша, что и не описать, хоть и выглядела точь-в-точь как двенадцатифутовый иссиня-черный богомол. Впрочем, как и он сам.

Она заговорила – не словами, а напрямую передавая эмоции. Он ощутил приветствие и радость («Здравствуй, Дэнни! Наконец-то ты пришел! Я знала, что ты придешь!»), а затем приглашение («Пойдем посмотрим игру!»). Она придвинулась к нему, и тела их соприкоснулись. Каким-то образом он точно понял, что нужно делать, чтобы с ней не расставаться; и во мгновение ока они оказались совсем в другом месте, на верхушке зеленого дерева (зеленой была его кора), и у Гарлика появилась широкая жабья пасть, две пары стрекозиных крыльев и длинные ноги с перепонками, словно у водоплавающей птицы. Саломея сидела рядом, выглядела так же и была дивно прекрасна. Вместе они стали смотреть игру – с таким же пониманием и азартом, с каким земной футбольный или хоккейный болельщик смотрит матч с участием любимой команды. Здесь соревновались целые «ульи»: они одновременно издавали звуковые волны и направляли их в центр поля, где вращался в воздухе, подхваченный волнами звука, сине-зеленый кристалл. Боролись не две команды, а три: если две из них начинали петь в унисон, кристалл с мелодичным звоном рассыпался на осколки, и это означало проигрыш. Третья, победившая команда выходила на середину поля и исполняла победный танец (за него начислялись очки); а потом в розовом воздухе повисал новый кристалл, и все начиналось сначала…

Затем они решили освежиться купанием. Откуда-то Гарлик знал, что температура воды под иссиня-черными базальтовыми сводами больше тысячи градусов, а гладкие блестящие «рыбки», что снуют вокруг и порой щекочут его в воде, не имеют плоти в привычном для человека понимании. После купания отправились в полет – и здесь Гарлик встретил немало других людей, даже и тех, кого знал на Земле: все они, легкие, как паутинки, дрейфовали в воздушных потоках, а под ними расстилался туман и белели заснеженные вершины гор какой-то неведомой планеты…

Здесь Саломея рассказала ему свою историю – историю зависти, и жажды власти, и тайных желаний, подавленных, осмеянных и оскверненных.

Эти двое были идеальными противниками, полностью противоположными друг другу и в то же время схожими, идеальным оружием в схватке Медузы и человечества. Медуза выигрывала битвы; человечество выиграло войну. И все началось с Гарлика…

В какой-то момент и он все ей рассказал. Возможно, в первую же пару секунд их новой встречи над серебряной рекой. Если облечь его речь в слова – Гарлик был глубоко потрясен, когда понял (еще в одиночестве), что все происшедшее на озере являлось вовсе не его заслугой, что это был лишь стратегический ход в борьбе гиганта с чудовищем. А за обидой потянулась и вся его разнесчастная жизнь, все предыдущие обиды, крупные и мелкие, реальные и вымышленные; и то, как, даже случайно встретившись с чужой добротой, он не понимал ее и не умел отвечать; и как без стыда перешагнул грань, за которой теряется чистота тела, ясность мысли и человеческий облик, и покатился все ниже, ниже… словом, в единой вспышке мыслей и образов поведал он обо всем Гарлике – и о том, что сделало его Гарликом.

Болтаясь в новом мире, словно щепка в океане, тупо и равнодушно взирал Гарлик на все его чудеса; но теперь наконец понял, чего хочет. Понял и высказал без слов.

В самом деле, не будь его – ничего бы не вышло. Случись оказаться на его месте кому-нибудь другому, исход битвы был бы совсем иным. Так что, в самом деле, за ними теперь должок!

За человечеством должок – но как его выплатить? Чтобы принять награду – любую награду, – Гарлик должен перестать быть собой. Гарликом человек делает себя сам: во многом виноваты обстоятельства, – но куда важнее тупая, упрямая воля, что отворачивается от любого луча света, отталкивает любую протянутую ему руку. Заберите у него голод и нищету, телесную и душевную, заберите лишения, неудобства, унижения – и вы отнимете самую его суть.

Вы отнимете его ненависть. Вражду с миром. Одинокое и безнадежное противостояние всему и вся.

Так не приглашайте его обратить взор к звездам или присоединиться к забавам великанов! Не благодарите, не ублажайте, и пуще всего – не лишайте причин для ненависти. Ибо без ненависти для него нет жизни.

Что ж, за подвиг Гарлика человечество отплатило ему как подобает – точь-в-точь по лекалу тех пожеланий, что сам он ясно, четко, подробно, хоть и вполне бессознательно высказал.