Я первым увидел Нину и узнал по причёске и её неповторимым глазам. Встречал немало женщин, которые всё ещё цвели в возрасте от сорока до пятидесяти, но это не относилось к Нине. Жизнь не пощадила её. От фигуры ничего не осталось, да и лицо поблекло.

Она оглядывалась по сторонам, стоя у входа в парк в лёгком платье в цветочек, с тонким ремешком сумочки через плечо. Я поспешно подошёл, поклонился, мы смотрели друг на друга, не зная что сказать. Но вот она улыбнулась своей прежней улыбкой, и я увидел, что хотя её глаза и губы сильно подкрашены, в улыбке светится прежняя, знакомая мне Нина.

— Нина, я рад тебя видеть! — наконец-то нашёлся я, и она снова улыбнулась. — Мы можем, если хочешь, посидеть с тобой в кафе или в парке. Как скажешь.

— Саня, а ты стал взрослым мужчиной! У меня дома спрятаны несколько твоих фотографий, и я почему-то думала, что ты никогда не изменишься!

— Ну вот, ты назвала меня забытым для всех именем, которым теперь зовёт только мама! А у меня дома пропала твоя фотография, где тебе шестнадцать лет… На обратной стороне там было написано: «Я не прошу меня любить и помнить долго, вечно, только вспомни иногда, но просто и сердечно.» Не знаю, что такое долго и вечно, но я вспоминал тебя.

— И я тоже. Давай сядем в трамвай и поедем на левый берег. Здесь у меня много знакомых, не хочу лишних разговоров.

На другом берегу мы устроились в кафе «Дружба», нам принесли шампанское. Мы сидели одни в пустом зале, и нам никто не мешал разговаривать.

Я узнал, что у неё два сына, один из них учится уже в институте. Нина очень нервничала, но после нескольких глотков шампанского успокоилась. Я смотрел на её пальцы, державшие бокал: где те чудо-пальчики, что приводили меня в трепет? Они были припухшими и грубыми от каждодневного мытья посуды.

И только её глаза светились, как чёрные горящие угли, как пламя, приглушённое временем, ветрами. И ещё, окружённые морщинками, они походили на созревшие сливы — в них была мягкая грусть, теплота…

— Саня. можно мне тебя так называть? Я скажу всё как есть, всё — как было. Я жалею, что не осталась с тобой. Да, я несчастлива. Но кроме себя никого не хочу в этом винить. Родители каждый день «пилили» меня, приводя в пример старшую сестру Ларису, которая вышла замуж, как оказалось, за алкоголика. А когда мама узнала, что я собралась за тобой на самый краешек земли, она в неделю по нескольку раз вызывала скорую помощь. Меня познакомили с мужчиной старше меня на семь лет. Его звали Марк, он окончил институт, работал в строительной подрядной организации. Видный, красивый и обходительный. Строил кооперативную квартиру, приезжал на собственной машине. Носил родителям цветы и подарки. Ты в сравнении с ним был мальчик, он был мужем, на которого можно было опереться. Ты, Санечка, был далеко, а он каждый день не давал мне прохода! Результат — мы с ним давно чужие люди, он оказался тираном-собственником, мелочным человеком, от его обходительности не осталось и следа, и живу я только своими сыновьями.

— Нина, а где ты живёшь? Твой телефон начинается на ту же цифру, что и у мамы.

— Я живу на улице Юниса Янониса, ты вряд ли знаешь где это.

— Тогда скажи мне номер своего дома!

— Ты что, собираешься ко мне в гости?

— Нет, просто моя мама живёт на этой улице!

— Шутишь?

— Да нет, у неё девяносто второй дом!

— А у меня девяносто четвёртый, это рядом!

— Странно. Я бываю здесь каждый год по нескольку раз, и мы ни разу не встретились. А ведь все эти годы ты приходила ко мне во сне, и это было такой явью, что трудно передать.

Губы Нины задрожали, и предательская слеза выкатилась на её щёку. Я пожалел, что сказал лишнее, но она быстро смахнула слезу. И улыбнулась как ни в чём не бывало:

— Значит, за этим ты и разыскал меня?

— О чём ты?

— Ты хотел взглянуть на то, что осталось от меня прежней, чтобы спать спокойно? Да, наверное, теперь ты излечишься! Как всё-таки наивны люди! Моя мама, например, до сих пор считает, что я заслуживаю счастья и что мне срочно необходимо развестись с моим «тираном», что ничего ещё не поздно! А я вот уверена на все сто: один лишь в жизни только раз. цветут в душе сады у нас. — об этом поёт знаменитая полька.

И я подумал: а ведь она права! Мы отдали нашу любовь в залог каким-то обстоятельствам и теперь оглядываемся на то, что поросло быльём и напоминает обветшалый, заброшенный дом. Я просто устал платить за бестолковое прошлое, поэтому и разыскал Нину. На что я надеялся, что хотел увидеть? Прошлое ещё никому не удавалось вернуть!

Итак, жизнь состоит из потерь? Первой я потерял Нину, и она перестала являться в мои сны после нашего позднего свидания — сгинула, как в той Соломоновой притче «Всё проходит». Вторым я потерял отца, но он приходит ко мне по сей день, потому что я видел его только живым. И тут я готов поспорить с Соломоном: нет! Видно, не всё проходит! Отец — это то, что останется со мной на всю жизнь.

На прощанье я поцеловал огрубевшие пальцы Нины и, на всякий случай, дал ей телефон мамы. Мы больше никогда с ней не виделись, но мама писала, что ей позвонила моя подруга юности Нина и стала заходить в гости, интересоваться её здоровьем. Каждый раз она приносила какие-нибудь лакомства и просила звонить, если понадобится помощь.

* * *

Раньше я не задумывался о том, что происходит с нами и вокруг нас, но наступили лихие девяностые и все мы стали свидетелями, а заодно и участниками драмы распада огромной державы, могуществу которой, казалось, не будет конца.

Мне, рождённому в деревне, теперь редко приходилось бывать там, но при свидании с родиной, когда я ездил на могилку отца, поразило запустение деревни: молодёжи здесь не было видно — только старики!

Дядя Лёня по-прежнему жил в старом покосившемся доме. Он похоронил Петра Агеевича и Ольгу Андреевну на бугре за больницей: папа лежал рядом с ними.

Я вспомнил, как мы всем классом уехали в Воронеж, как уехали в город мои брат и сестра: никто не хотел жить в деревне, в ней оставались не способные ни на что, да и те со временем подавались в город на заработки.

Вот такая получалась «смычка» города и деревни!

Мама до семидесяти семи лет проработала в поликлинике, в регистратуре, и ушла, когда её рабочий стаж стал составлять шестьдесят лет. Непостижимо, но она хромая, с палочкой, ходила пешком в больницу, которая располагалась в её квартале.

Каждый год мы приезжали к ней в гости или она приезжала к нам навестить внуков, но в девяностые она осталась в Воронеже одна.

В «ту страну, где тишь и благодать», ушли один за другим все наши родственники, причём вначале — самые молодые. Славусик, Славочка-младший, ласковый ребёнок, любивший свою мамочку, мою тётю Зину, «умный и послушный», как она отзывалась о нём, начал пить ещё в школе. Дома он действительно помогал мамочке, бегал в магазин за продуктами, выполнял всё, что просила Зина. И учился хорошо. Забрала Славочку улица — этот красивый и рослый парень, внешне копия умершей Лиды, стал пить вино в дворовых компаниях. Потом угодил в тюрьму за драку, потом Зина кодировала его от пьянства, и его сердце не выдержало в двадцать шесть лет.