Никаких распоряжений, по воспоминаниям генерала Вунша, командир 17-й дивизии, к тому времени уже не владевший стремительно изменяющейся обстановкой, дать не мог, как и не мог внятно доложить князю о ситуации с собственной дивизией и левым флангом.

В отсутствие приказов сверху раненый полковник Приходкин взял на себя принятие решения о выходе из боя, отдав приказ батальонам. Вместе с полком снялась с позиций и героическая русская артиллерия, отход которой теперь прикрывала пехота.

Московский полк, разбросанный побатальонно, находился под сильным огнем французской пехоты и не мог сдвинуться с места, вынужденный отбиваться от стрелков неприятеля, укрываясь за складками местности. Положение русских вновь ухудшилось. Тот же Павел Татарский вспоминал: «…антилерия их, выходит, стала действовать нам в тыл, так и сыпет, как горох мелкий: тут я и был ранен вместе с капитаном двумя картечами в руку, где и упал без всякого движения».

Вот в это самое время и случилась встреча Кирьякова и Меншикова, которая через некоторое время была обставлена такими душераздирающими подробностями с ружейными экзерцициями, что отступление некоторых полков русской пехоты начало напоминать отход Старой Гвардии Наполеона при Ватерлоо.

Обвиненный Меншиковым в том, что его дивизия бежит, генерал Кирьяков остановил отходивший последним 2-й батальон Московского пехотного полка подполковника графа Зео и подал несколько строевых команд, безукоризненно выполненных солдатами. Пораженные французы на время прекратили стрельбу.

Эта история, безусловно, подвержена военно-романтическому флеру, явно скопированному с периода наполеоновских войн, и, очевидно, не стоит воспринимать ее всерьез. Слишком много беспорядка творилось при отступлении. «…Наши отступают без распоряжения главнокомандующего; войска эти, бывшие только в сильной перестрелке, но нисколько не разбитые, отступают в беспорядке; для справедливости следует сказать — в полном беспорядке».

Су-лейтенант (sous lieutenant) 5-го батальона пеших егерей Жан Баптист Густав Оутье.

Таких историй было несколько. К примеру, в воспоминаниях князя Барятинского упоминается вопрос капитан-лейтенанта Ильинского, адресованный к созерцавшему отступление Владимирского полка Меншикову: «Прикажете идти в штыки?», проигнорированный князем. Чего в этом больше: стремления к самопожертвованию или просто порыв — сейчас судить трудно.

Не чудеса ружейной эквилибристики, а сопротивление Минского полка позволило остальной русской армии покинуть поле боя без угрозы флангового удара со стороны Боске и турецких батальонов, которые, так и не сумев опрокинуть русскую пехоту, вынуждены были буквально выдавливать ее, отвоевывая позицию метр за метром. По словам Стеценко: «…между тем, как войска центра и правого фланга находятся в полном отступлении от Альмы к Каче, видно, что войска левого фланга, отступившие со своих высот ранее, стоят, выстроившись между Альмой и Качей».

Герен тоже считает, что именно Минский и Московский полки последними оставили поле сражения: «…левое крыло (русских) до самого момента общего отступления упорно держалось вокруг телеграфа, куда, как выше видели, оно было оттеснено генералом Боске; наконец, и это крыло отступило вслед за прочими войсками».

Собственно говоря, столь популярное мнение об оставлении поля сражения всеми войсками генерала Кирьякова получило распространение уже далеко после Альминских событий. Косвенно виноват в этом авторитет генерала Тотлебена, который с подачи военных чиновников, заинтересованных прежде всего в перекладывании вины и ответственности на плечи любившего русскую национальную забаву, то есть выпить, Василия Яковлевича, написал, что «…оставление позиции войсками, бывшими под начальством генерала

Кирьякова, в значительной степени облегчило подъем на высоты левого берега Альмы войскам Наполеона и Канробера. Это отступление имело большое влияние на действия войск нашего правого крыла и было причиною тех значительных потерь, какие понесли войска князя Горчакова».

Капитан 20-го полка линейной пехоты Гаспар Франсис Фредерик ле Бретон.

Неизвестно, как сложилась бы судьба разбросанных по местности батальонов Московского пехотного полка, если бы не своевременная помощь артиллеристов казачьей Донской батарейной № 3 батареи, картечными выстрелами отогнавшей наседавших французов.

Наверное, это тоже один из совершенно забытых маленьких подвигов Альмы, которых мы уже привели как пример в этом повествовании. У казаков-артиллеристов было чем заниматься, кроме как выручать пехоту: они не выходили из боя почти с его начала. Сама батарея была в тяжелом состоянии. К этому времени тяжело раненный пулей навылет в грудь подполковник Ягодин был вынесен в тыл. Два орудия имели повреждения, несколько номеров из расчетов пушек были убиты и ранены. Потеряли артиллеристы часть конского состава, у некоторых упряжек осталось только по паре коренных лошадей, и донцам приходилось чуть ли не на себе тащить орудия. Дальнейшее стояние на позиции было, конечно, делом геройским, но в любой момент казаки могли оказаться отрезанными французами и взятыми в плен вместе с орудиями.

Генерал Кишинский, увидев состояние попавшей в столь трудное положение батареи, приказал принявшему командование есаулу Поздееву отступать, хотя остро нуждался в сохранявших порядок батареях для формирования прикрытия отступающей армии.

Артиллеристы видели происходивший вокруг беспорядок в войсках и не знали, что делать: путь отступления не был указан заблаговременно. Есаул Калинин, бывший с Кишинским, получив приказ от начальника артиллерии уводить батарею к Каче, передал его Поздееву. Последний повел с собой первый, наиболее пострадавший, взвод. В арьергарде, прикрывая отступление картечными выстрелами, отходили орудия есаула Калинина, вернувшегося к своему взводу, и сотника Пономарева: «Постоянные остановки взвода дали возможность остальным орудиям постепенно выйти из-под выстрелов и скрыться…». Казакам приходилось постоянно останавливаться, снимать орудия с передков и выстрелами отгонять неприятеля. С большой уверенностью можно утверждать, что потеря орудий Донской № 3 батарейной батареи могла стать реальностью, если бы не организованность расчетов и умные действия командиров.

За телеграфом,[80] едва отбившись в очередной раз от французских стрелков, казаки встретили Московский пехотный полк, который, сохраняя порядок, отстреливался от французов и не мог отступить, имея за спиной склон бугра. Батарея оказалась очень кстати — картечь остудила боевой пыл французов. А московцы быстро ушли в ближайшую лощину («балкой, без дороги») и по ней вышли из огня. Казаки же, снова понеся потери (есаул Калинин был контужен в ногу и потерял лошадь) остались один на один с неприятелем.