Пальцы обхватывают горло, сдавливают, контролируя мою голову, словно какую-то сексуальную игрушку для орального секса.

И когда я еще только пытаюсь осознать, что сейчас произойдет, вгоняет член так жестко и глубоко, что я давлюсь кашлем.

Можно ли получать кайф от того, что мужик жестко трахает тебя в рот?

Определенно, да, если этот мужик знает, как это делать.

Я подчиняюсь полностью и безусловно.

Забываю стыд и приличия.

Даю долбить свой рот жестко и грубо, давясь слезами и слюной.

Но мой собственный оргазм в голове взрывается так ярко и сильно, что хочется выть от удовольствия.

Мне определенно не хватает воздуха и головокружение делает мой оргазм ярче.

Меня потряхивает.

Меня выкручивает изнутри.

Мне нравится ощущать, как мой большой злой мужик теряет контроль, используя мой рот для своего эгоистичного удовольствия.

А когда я готова выть от боли в растянутых — чуть не порванных — уголках губ, он максимально наращивает темп.



Вдалбливаясь в меня уже полностью без башки.

Кончает так сильно, что я едва не задыхаюсь.

Глотаю все, что получается глотнуть, но горячая сперма толчками скатывается с губ.

Кажется, и из ноздрей тоже.

Я задыхаюсь.

Но это настолько приятно, что мне уже сейчас хочется второй раунд.

После ванны, конечно же, ничего не закончилось.

Я не знаю, кто придумал историю насчет плохого стояка у мужиков «за сорок», но это точно не наша с Миллером история.

Потому что после минета, от которого у меня реально разболелся рот и горло, Бармаглот забросил меня на плечо, отнес в кровать и жарил — не могу подобрать другого слова! — еще пару часов без остановки, буквально до моего несчастного писка о передышке.

Потому что в конечном итоге его сперма была во мне и на мне, везде.

И я валялась на белоснежных простынях и чувствовала себя готовой разорваться, если на меня попадет еще хотя бы капля.

А он, как ни в чем не бывало, встал, натянул штаны на свою шикарную голую задницу и пошел готовить перекус.

В общем, в эти полчаса передышки, пока прихожу в себя, одновременно пытаясь распутать сбившиеся на затылке волосы, размышляю над тем, стоит ли впадать в панику из-за того, что этот мужик реально трахается как чертов бог секса, и в моей жизни никогда не было ничего подобного. Я подумать не успела, чего хочу — а он уже все сделал.

Как проклятый выносливый зверюга — жарил и жарил.

Божечки мои…

Когда начинаю чувствовать приятный запах, заворачиваюсь в одеяло и потихоньку, чтобы не запутаться и не превратиться в прикроватный коврик, пробираюсь на кухню.

Картина маслом: стоит спиной, и даже в маленьком вполне себе милом переднике с двумя кармашками, и своими здоровенными татуированными ручищами ловко орудует маленькой сковородкой, сгребая на тарелку порцию блинчиков.

Я знаю, что готовить он не мастак.

Мягко говоря.

Но блинчики «по-Миллеровски» — это прямо повод для гордости. Я лучше не сделаю, если честно. А под порцией сгущенки и с мороженными ягодами все это пропадает в моем желудке просто неприличными для талии порциями.

Но раз уж мы скинули столько калорий, то сам бог велел.

Я усаживаюсь на диванчик в своей любимой позе, сложив ноги по-турецки, и изображаю самого голодного в мире кота, который готов продать даже свою кошачью свободу, лишь бы получить вкусняшку со сковородки.

— Зай, когда ты сказала, что у тебя уже нет сил, предполагалось, что ты будешь валяться в постели, — не поворачивая головы, говорит Бармаглотина, но все-таки тянется за тарелкой.

Выкладывает туда горку блинчиков, поливает сгущенкой, насыпает горсть мороженной малины и протягивает мне вместе с чашкой чая с ломтиком имбиря.

В эту минуту я готова поклясться, что он не только бог секса, но еще и рыцарь в черных доспехах, который на самом деле злой и ворчливый, но когда на кухне и готовит — просто мимими…

Тьфу ты, господи! Почему этим проклятым бабочкам не сидится спокойно у меня между ног, а тянет устроить бардак в голове?

— Я есть хочу, — делаю вид, что мне до чертиков обидно, почему меня прогоняют с этого уютного местечка, откуда открывается прекрасный вид на его плечи, спину и офигенную жопу. — А у тебя тут так вкусно пахнет, что восстанут даже затраханные маленькие капризули.

Бармаглот все-таки поворачивается, приподнимая одну бровь в ироничном немом вопросе.

Щетина ему очень идет.

И вот такой взгляд с прищуром.

И даже морщины в уголках глаз.

А в особенности ему идет след от укуса внизу живота, который уже успел потемнеть и теперь выглядит как произведение искусства. Если меня когда-нибудь спросят, умею ли я создавать что-нибудь кроме шедевров кулинарии, смело скажу, что владею техникой ваяния укусов в стиле импрессионизм.

— Ну хорошо-хорошо, — послушно соглашаюсь с его невысказанной насмешкой. — Большие капризули.

— Вот и умница, — улыбается довольно.

Я немного высовываю руку и, совсем не играя, хнычу:

— На ручки хочу. Чтобы потискал, поцеловал и согрел.

Кажется, кто станет творить такую херню в сорок лет?

Даже морально готовлюсь услышать кучу шуток по этому поводу, но Бармаглот молча садится рядом, берет меня на руки и плотнее, чтобы торчала только голова и край плеча, заворачивает в одеяло.

Укладываю голову ему на плечо.

Выдыхаю.

У меня какое-то почти медитативное состояние в ответ на эти его ровные тяжелые и уверенные удары сердца.

— Если каждый раз после секса я буду чувствовать себя рожденной заново, — говорю, блаженно прикрыв глаза, — то секс у нас будет каждый день.

Только хмыкает и, как маленькую, кормит с вилки.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍