Дрей постарался поскорее выбраться вон из столицы, чтобы не видеть пустых лиц горожан, и зашагал по тракту на восток, насвистывая какой-то мотивчик, слов к которому сейчас уже и припомнить-то не мог. На душе было препаскудно. Разумеется, кусок помета, упавший сверху и весьма живописно расползшийся по плечу, настроения не поднял.

— Извини, — тяжело выдохнул Кэр-А-Нанг, опускаясь на тропу. — Это я от радости.

Дрей еле сдержался, чтобы не заржать самым неблагопристойным образом.

— Выяснил, что хотел? — спросил у него грифон.

— Да, — кивнул бессмертный. — Выяснил. Кстати, а откуда ты знал, что причина появления завесы находится в городе?

Кэр-А-Нанг фыркнул:

— Кто ж, будучи в здравом уме, вамву не учует? Это каким надо быть… В общем, знал.

— Спасибо, — поблагодарил бессмертный. — Я, правда, так ни черта и не сделал, но все-таки… В общем, спасибо.

— А сейчас куда собираешься? — поинтересовался Кэр-А-Нанг после того, как они немного помолчали, думая каждый о своем.

— Есть у меня дела на востоке. — Дрей взмахнул рукой в воздухе. — Вот туда и собираюсь.

— Да? Удивительное совпадение — у меня тоже дела на востоке!

— А если серьезно?

— Что? — не понял грифон.

— Если серьезно — что тебе от меня нужно? — повторил Дрей.

Кэр-А-Нанг встопорщил перья и по-птичьи наклонил голову:

— Ответ всего на один вопрос. И задам я его уже тогда, когда отнесу тебя, куда пожелаешь. Но — чтобы все по-честному.

— Хорошо. Только… ты уверен, что я смогу тебе на него ответить?

— Уверен. Если не ты, то и никто не сможет, — произнес грифон, подрагивая кончиками перьев. — Летим?

— Летим, — согласился бессмертный.

1

Фтил заболел. Не прошло и полдня после отъезда Эльтдона, как лекарю внезапно стало плохо, поднялась температура и он слег. Старый кентавр дрожал всем телом, прерывисто дышал, судорожно хватая ртом воздух, как выброшенная на берег рыба. Дышал и не мог надышаться. Химон повыгонял всех из алого шатра своего учителя, положил врачевателю на лоб компресс из жаропонижающих трав, но ничего не помогало. Более того, Химон не мог понять,что же стало причиной болезни.

А Фтил знал. Он хрипел пересохшим ртом, облизывал растрескавшиеся губы и смотрел прямо перед собой, в сумрак шатра (ибо уже наступила ночь) — смотрел в сумрак, но видел в нем не заботливое лицо ученика, а Книгу. Ее страницы манили к себе — и были в то же время безнадежно недоступны.

«Как же я не понял? Как же? Да полно, все я понимал — как же я не признался самому себе, позволил себя обманывать?! Ведь знал же, знал в те редкие часы, когда листал ее, знал, что эта штуковина завладевает мною, знал, что привязывает к себе, знал — но принимал все это, не противился. Слава Создателю, нужно было лечить больных, делать лекарства, собирать травы, слава Создателю, не так уж много времени оставалось у меня на Книгу — иначе, наверное, не смог бы с нею расстаться. А так… вручил, словно великий подарок, хотя на самом-то деле чувствовал облегчение, думал: избавлюсь от нее. А она — вот тварь! — не хочет меня отпускать.

Один взгляд! — Создатель! один взгляд на ее страницы — больше ничего не нужно! Один взгляд! Верните эльфа! Один взгляд! Всего один!

Душу отдам со всеми потрохами! Один взгляд! Но почему? Что в ней такого, в этой Книге, что в ней? — там даже страниц-то не хватает!

Воды! Мне так трудно дышать! Воды! И воздуха! Такое ощущение, словно бежал весь день и всю ночь — и нет больше сил даже на вдох!

Создатель! За что?! Воды!..»

Фтил сам не замечал, как начинал говорить вслух. Химон слушал эти слова, вздрагивал и торопился принести /умирающему/ больному воды.

Напуганный происходящим, он не заметил, как вошла дочь Левса Хриис и, тихонько опустившись на землю у входа, принялась наблюдать за происходящим внимательными глазами. Встретившись взглядом с Химоном, Хриис кивнула ему: не обращай на меня внимания, лечи Фтила. Но в том-то все и дело, что паренек не знал, как лечить. Единственное, что пришло на ум, было — вернуть Эльтдона, но после всего, что наговорил учитель, Химон ни за что бы не отважился это сделать. Даже если допустить, что большая часть сказанного — горячечный бред больного.

Он не сомкнул глаз до утра — и Хриис тоже. Краешком сознания Химон удивлялся тому, как это ее до сих пор не ищут, но потом подумал, что девчонка, наверное, об этом позаботилась. Это было так характерно для Хриис: все проблемы решать до того, как они возникнут!

А Фтил весь пылал, словно дерево, занявшееся от удара молнии, и, мучимый жаром, шептал, говорил, кричал, убеждал кого-то и винился перед кем-то, и умолял кого-то о прощении; слова его становились все непонятнее, сумбурнее, хотя в них угадывалась та главная мысль — мысль о Книге, — которая не давала покоя старому лекарю.

Хриис сидела все это время молча, ни единым словом не выдавая своего отношения к происходящему. Но если бы кто-то подумал, что ей все равно, тому достаточно было бы взглянуть на ее застывшее лицо, на внимательные блестящие глаза, чтобы понять свою ошибку. Хриис было вовсе не все равно. Просто эта болезнь Фтила оказалась так некстати!

2

Лекарь промучился еще сутки. Утром следующего дня Химон задремал — он не спал с того момента, как учитель заболел, находясь при нем неотлучно, но природа брала свое. Проснулся паренек оттого, что в шатер пробралась тишина. Только ранние кобылки, вставши чуть свет, уже приманивали к себе подруг, — а больше ни единого звука не проникало под алый полог.

Химон тяжело вздохнул, потер набухшие веки непослушными пальцами и поспешил к учителю. Вернее, к телу учителя. Фтил уже отмучился и отгорел — как раз когда Химон спал.

Большинство кентаврийских мужчин сейчас находились у реки, но по случаю кончины лекаря все работы на время приостановили. Циклопы, наслышанные о Фтиле, тоже пришли почтить его память, но пробыли недолго и скоро ушли — Муг-Хор томился вынужденным бездельем и хотел поскорее закончить мост.

Подготовка к похоронному действу у кентавров длилась недолго, около суток: для умершего сооружали торжественный костер — если тот был достаточно выдающимся представителем стойбища — или же просто закапывали в землю. Разумеется, для Фтила сделали костер.

Именно на это и ушли сутки. Ушло бы и больше, но Левс постарался — он тоже хотел поскорее закончить мост. За этой торжественной суматохой предводитель совершенно забыл о дочери. Кентавр-альбинос не сомневался, что Хриис сможет сама о себе позаботиться.

В день прощания небо над разноцветными шатрами стойбища было покрыто белесыми хлопьями облаков. У костра собрались все кентавры Левса; стояли молча, опустив головы и руки. Альбинос подошел к костру, сжимая в кулаке плюющийся искрами факел.