чтобы раздавить весь маленький отряд. А из-за камней выглядывали суровые лица скамаров, готовых по команде столкнуть вниз эти страшные орудия.

– Мы не побоялись бы здесь целой армии, – продолжал Гунимунд. – Тут я король, и горе тем, кто не признает моей власти, будь то хоть римский император.

– И много у тебя народу?

– Пока крестьянам будет житься так, как живется теперь, моя армия не оскудеет.

– Разве сильно бегут?

– Десятками. Если бы я хотел, у меня через месяц набралось бы несколько тысяч человек. Только что я с ними буду делать? Их ведь кормить нужно. Подожду еще немного. Когда власть ослабеет совсем, тогда я наберу хорошее войско, выйду из этого ущелья и пойду искать себе владений. Разрушается ведь большое царство. Много лоскутов полетит во все стороны. Какой-нибудь попадет и на мою долю.

– Так ты уверен, что империя разрушается?

– Поброди по этой империи, сколько я, и ты перестанешь задавать такие вопросы. Ну, а теперь прощай. Дорога, видишь, свободна. Больше вас тревожить не будут. К вечеру выйдете в населенную долину.

3

Воины двинулись, меняясь впечатлениями. Уже стемнело, когда они добрались до деревни и сделали привал. Одоакр снова беседовал с крестьянами и снова слышал те же разговоры. Смысл был определенный:

– Скорее бы перемена: хуже не будет.

Так продолжалось долгое время. Каждый ночлег Одоакр слышал одно и то же. И он стал задумываться.

Одоакр был простой воин. Семья его занимала в племени видное положение, но сам он не играл в нем выдающейся роли. Когда скиры и руги подчинились Аттиле, он служил в гуннских вспомогательных войсках. После смерти Аттилы бился с его преемниками, чтобы вернуть племени независимость. Все это его удовлетворяло мало. Он чувствовал в себе большие силы и хотел широкой арены деятельности. О том, что делается в Италии, он знал довольно хорошо из рассказов. Его сородичи и соседи по поселениям, служившие в римском войске, часто приходили в родные горы и рассказывали про Рим: про то, как погиб, доверившись вероломному императору, доблестный Аэций, как выдвинулся свев Рицимер, что за люди были императоры Авит, Майориан, Север.

У него не было никаких определенных планов, когда он двинулся с товарищами на юг: просто хотел служить. Знакомство с жизнью и настроением крестьян направило его мысли на другой путь. Одоакр был человек чрезвычайно даровитый. Умный, интеллигентный, энергичный, он все подмечал и изо всего подмеченного старался сделать вывод. Сначала он делал это просто потому, чтобы не потеряться в новой обстановке. Побывав с крестьянами, пройдя через сакамарскую опасность, узнав, как много толпится около границ великой вольницы, ищущей дела, он стал бессознательно намечать себе какой-то грандиозный план. Но даже самые основные линии этого плана были для него неясны, потому что у него было очень мало наблюдений.

Теперь он знал только одно. Пограничное крестьянство недовольно своим положением. Оно настроено враждебно против империи и не двинет пальцем, если даже ей будет грозить смертельная опасность. Наоборот, будет довольно, если империю постигнет крушение. Но империя держится и пока что отбивается от врагов. Значит ли это, что у нее есть поддержка других классов общества? Или тут действуют иные силы?

Эти вопросы задавал себе постоянно даровитый скир. На них должно было ответить ему близкое будущее.

Через шесть недель после посещения Северина германские воины, одолев много проходов в Альпах, вышли на Клавдиеву дорогу и двинулись уже прямо к югу по долине Атезиса (Эча). На пути лежал довольно большой провинциальный город, Тридент. Товарищи Одоакра хотели и на этот раз пройти мимо, но ему удалось уговорить их передохнуть в городе несколько дней.

В городе

1

Римский город V века совсем не был похож на муниципию первых времен империи. Насколько при Юлиях и Флавиях[61] городская жизнь была полна содержания, насколько тогда она привлекала к общественной деятельности горожан, настолько теперь она сделалась бессодержательной. Мало того, жизнь в городе стала невыносимо тяжелой для всего его населения.

Прежде горожане собирались и выбирали своих должностных лиц. По окончании срока службы все бывшие магистраты[62] зачислялись в городской сенат, курию. Кроме бывших должностных лиц, которые заносились в сенатский список, независимо от того, были они богаты или бедны, в курию могли вступать лишь лица, обладавшие крупным состоянием. Ценз[63], который требовался в этих случаях, составлял 100 000 сестерциев. Члены городской курии, декурионы или куриалы, пользовались большой властью и действовали очень самостоятельно. Были у них и привилегии внешнего характера, много внешних отличий, особые места в театре. Все это разжигало тщеславие горожан: многие богатые люди вступали в курию добровольно, и друг перед другом старались сделать что-нибудь особенное на пользу родного города – выстроить общественное здание, поставить какое-нибудь необыкновенное зрелище и проч. Императорские чиновники почти не вмешивались в городскую жизнь.

Начиная уже с конца III века (после P.X.) картина меняется. Губернатор, поставленный цезарем, вмешивается во все городские дела, препятствует выполнению тех декретов[64] городского сената, которые кажутся ему противоречащими интересам империи, главным образом – интересам императорской казны. Городская жизнь утратила то, что было в ней наиболее привлекательно: свободу. Империя, которая прежде поддерживала среди горожан здоровый почин и интерес к городу, как к целому, – теперь сама тормозила городскую жизнь на каждом шагу. Императорская власть, выродившаяся в самый необузданный, хищнический, жадный деспотизм, стала настоящим врагом города. У нее теперь была только одна цель, только одно всепоглощающее стремление: выжать из города те подати, который приходились на его долю по раскладке, производящейся в Риме. Все заботы ее сводились к тому, чтобы найти средства, обеспечивающие правильное поступление податей с города. Главную ответственность за правильное поступление податей возложили на декурионов, членов городского сената. Нет ничего удивительного, что прежнее отношение городских зажиточных жителей к этой должности благодаря этому коренным образом изменилось. Раньше люди стремились попасть в курию, считали это за честь, охотно несли денежные жертвы, сопряженные с вступлением в должность. Теперь всячески от нее убегали. Но, кроме как на декурионов, не на кого было возложить ответственность за правильное поступление податей, и теперь им просто не давали отставки. Раз попал туда человек – должен был сидеть, если не до смерти, то, по крайней мере, до полного разорения. Исключения допускались крайне редко.

На городскую жизнь легла печать чего-то тяжелого, мрачного. Люди чувствовали себя чем-то вроде рабов государства. Они задыхались, потому что некуда было уйти. Вся полицейская сила империи была поставлена на ноги, чтобы удержать каждого