Пани Рената торопливо укладывала чемодан.

— На этот раз беру самый маленький. Только что звонил Стефан, сказал, что освободил тебя на несколько часов. Чего же ты ждешь? Подай мне все, что лежит на комоде, а Юзя пусть сбегает за пролеткой. В крайнем случае поедем на трамвае. Леонтина? Опять телефон. Меня нет. Меня вообще нет!

В тот полдень и несколько раз на следующий день Анна пыталась отвезти пани Ренату в «Мальву», но свекровь каждый раз пугалась отчаянной борьбы за место в поезде, отступала назад и с ужасом смотрела на людей, захватывавших места даже на крышах вагонов. Они возвращались, подавленные, и пани Рената клялась, что поедет в Константин, когда пройдет первый шок и люди привыкнут к мысли, что война продлится по меньшей мере несколько месяцев. Но конечно, надо успеть до конца сентября, пока Эльжбете не пришло время рожать. Поддакивая, Анна провожала свекровь до дома и мчалась на Кошиковую. Там обстановка была лучше — сотрудники библиотеки старались работать по-прежнему. Никто не верил в объявленный Гитлером «блицкриг», все с нетерпением ждали, что западные союзники Польши объявят войну Германии, и утешали себя тем, что и сам фюрер с беспокойством ожидает решения Запада.

Несмотря на частые воздушные тревоги, все конторы и учреждения работали. Магазины тоже были открыты, но в них уже почти ничего нельзя было купить: помимо рытья траншей, население города занималось исключительно заготовкой припасов. С наступлением темноты дружинники ПВО, проверяющие светомаскировку, покрикивали на жильцов, грозя штрафами. Черная бумага штор шелестела в широко распахнутых окнах, потому что ночи были жаркие, как и дни. Лучи прожекторов то скрещивались в вышине, то разбегались по безоблачному звездному небу. Трамваи медленно тащились по затемненным улицам, из-за синих стекол едва пробивался слабый свет. Ручные электрические фонарики — что никому раньше не приходило в голову — стали вдруг большой ценностью, ценнее противогазов и лопат. Одни искали батарейки к ним, другие запасались свечами и спичками на случай, если на лестничных клетках перестанут гореть лампочки. Город тяжело дышал в топоте торопливых шагов, в звоне трамваев, вое клаксонов санитарных и пожарных машин, мчащихся на Грохов и Окенце — в районы, чаще всего подвергавшиеся бомбежке. Весь вечер и часть ночи люди не отходили от радиоприемников. Вслушивались, ждали. Но лишь второго сентября вечером радио сообщило о налете польских бомбардировщиков на Берлин, чего проверить было нельзя, в то время как каждый мог собственными глазами прочитать расклеенное на столбах и стенах распоряжение о введении военного положения на территории всей страны. Это была еще не паника, но состояние страшной неуверенности и удивления, что война, которой не удалось избежать, выглядит именно так. Впервые выступил с обращением к жителям президент столицы. Он призывал к строительству убежищ и спасению горящих зданий. Люди останавливались возле уличных громкоговорителей, прислушиваясь к единственному голосу, который что-то приказывал, а не просто объявлял о начале воздушной тревоги. Всё — даже тяжелый труд под грохочущим небом, даже изнурительная борьба с огнем — было лучше бездеятельного ожидания, слухов и неопределенности.

Возвращаясь второго сентября с вечернего дежурства в читальне, Анна вынуждена была долго простоять в подворотне, так как улицу запрудили пожарные машины. Они ехали, тяжело покачиваясь, и не с воем, как обычно, а в полной тишине. Улица комментировала происходящее. Пожилой мужчина возмущался, что все складывается не так, как предсказывали в газетах международные обозреватели и политические деятели. Молодой парень с лопатой в руке был иного мнения: он утверждал, что Англия и Франция выполнят свои обязательства, и кто знает — не бомбят ли они уже немецкие порты, не обрушились ли на рейх? На это последовал брюзгливый ответ:

— Пока что мы роем траншеи и по любому поводу забиваемся в подворотни. Даже улицу не перейдешь.

— Потому что идет колонна. Вы что, не видите? Пожарные машины. С такими маловерами, как вы, жить просто тошно. Верить надо, иначе плохи наши дела.

Когда на следующий день Анна рассказывала Павлу о том, как проходила через город колонна пожарных автомашин, тот поморщился и помрачнел.

— Это пожарные из Познани, — пробурчал он. — Вчера пришли также первые поезда с эвакуированными из Торуни и Быдгощи. А на вокзале уже собрались целые толпы варшавян, стремившихся выехать в Люблин, во Львов. При виде эшелона с беженцами люди потеряли голову, началась паника.

У Анны перехватило дыхание.

— Значит, немцы побеждают? Продвигаются вперед?

— Невероятно, и все же… По радио не сообщали, что вчера ночью оставлена Ченстохова, отступают армии «Лодзь» и «Модлин». Гарнизоны Вестерплятте и Геля сражаются в полном одиночестве.

— Павел, как же это могло случиться? Как? — повторяла Анна беспомощно.

Павел понизил голос, хотя они были в читальном зале одни:

— Все рушится, причем сразу. Может быть, мы запоздали с мобилизацией? Перебрасывали войска с одного конца Польши на другой согласно разработанным планам вместо того, чтобы двинуть их на угрожаемые участки, немедленно залатать дыры. Многие военные эшелоны подверглись бомбардировке, разбиты, не дошли до места назначения. Бомбы и пожары — от этого никуда не денешься. А остальное довершили растерянность, паника. К Висле отступают уже не отдельные армии, отступает половина Польши: женщины, старики, дети…

— Трудно поверить…

— Анна!

— Не тебе, не тебе, — поспешила объяснить она, — а тому, что видишь и слышишь. В сражениях, на дорогах и в городах гибнут люди, а в это же время работают все кинотеатры, в театрах — очередные премьеры…

— Что ж, это Варшава, — пожал Павел плечами. — Вот поет наша знаменитая Ордонка… А теперь, слышишь?

Певица умолкла на полуслове, и мужской голос громко объявил:

— Внимание! Внимание! Налет! В Варшаве объявляется воздушная тревога! Внимание! Объявляется тревога!

— Спустишься в убежище? — спросил Павел, стараясь перекричать вой сирены.

— Нет. Надеюсь, на библиотеку бомбы не упадут.

— Почему? Если немцы бомбят даже предместья и пригородные виллы, то могут попасть и в твою библиотеку. Они все ближе. Каспшицкий[26] уже поручил генералу Чуме организовать оборону Варшавы.

Слово «оборона» ужаснуло Анну.

— Что это значит?

— То, что удар немецких танков ожидается и с юга, и с запада… Всесильный боже! На третий день войны! Иногда мне кажется, что вовсе не я ношу мундир, не мои глаза видят хаос в военном министерстве и штабе… Только Стажинский третьи сутки не спит в ратуше. Велел поставить в свой кабинет походную кровать. Он вездесущ и все знает.

— Ну, хоть кто-то на посту… Павел, не выходи сейчас, пережди тревогу. А что с Паулой?

— В случае чего отвезу ее в «Мальву». Знаешь, она перестала скучать и капризничать. Видимо, чтобы хорошо