— Сильно смахивает на лавочку для прикрытия теневого бизнеса, — говорит Бергер, проверяя содержимое шкафчика под раковиной: бутылочки с чистящими средствами и несколько сухих губок. — Не берите в голову. — Она будто мысли мои читает. — Я не собираюсь задавать подобные вопросы в суде. Ну, касательно вашей личной жизни и сексуальных предпочтений. Я прекрасно понимаю, что это не вполне ваша специализация.

— Не вполне? — Странные у нее комментарии.

— Видите ли, в чем сложность. Кое-что из рассказанного вами не просто слухи, а информация, почерпнутая напрямую от самой убиенной. Диана Брэй действительно сказала вам, — Бергер выдвигает ящик, — что часто ходит одна в ресторан, засиживается в «Бакхеде».

— Да, она так сказала.

— Вернемся к тому вечеру, когда вы встретились на парковке у ресторана и у вас вышла ссора.

— Вот именно. Я тогда пыталась доказать, что она вступила в преступный сговор с моим морговским ассистентом, Чаком.

— И не ошиблись.

— К превеликому моему сожалению.

— И вы устроили ей разбирательство.

— Устроила.

— Хорошо хоть старину Чака упекли. Давно по нему каталажка плакала. — Бергер выходит из кухни. — И если это не слухи, — она возвращается к больной теме, — значит, Рокки Каджиано вас обязательно спросит, и возражать я не смогу. То есть смогу, конечно, но это нам ничего не даст. Сами понимаете, в каком невыгодном свете вы тогда предстанете.

— Сейчас меня больше волнует, как я буду выглядеть перед комиссией по специальным расследованиям, — многозначительно отвечаю я.

Она останавливается в коридоре. Кто-то беспечно оставил дверь в главную спальню приоткрытой, отчего окружающее пространство стало казаться еще более заброшенным и безразличным. Жуть. Мы с Бергер встретились взглядами.

— Я не знаю, какой вы человек, — говорит она. — И ни один из присяжных, которые там будут заседать, тоже не знаком с вами лично. Так что все решает ваше слово против убитой женщины-полицейского, и тут не разобраться, кто кому осложнял жизнь — она вам или вы ей. И имеете ли вы отношение к ее смерти. Ведь, по-вашему, мир без такого человека станет только чище.

— А об этом вы узнали от Райтера или от Анны? — с горечью спрашиваю я.

Бергер решительно направляется к приоткрытой двери.

— Скоро, доктор Кей Скарпетта, вы перестанете реагировать на уколы, — говорит она. — Именно этого я и добиваюсь.

Кровь ведет себя подобно живому существу.

Когда возникает брешь, прорыв в кровеносной системе, сосуды сжимаются в панике, делаясь меньше в попытке сократить поток проходящей живительной влаги и, соответственно, ее потерю вследствие раны или пореза. Немедленно слетаются тромбоциты, чтобы залатать дыру. Существует тринадцать коагулирующих факторов, и вместе они запускают собственную алхимию, нацеленную на остановку кровопотери. Я всегда считала, что кровь красна не просто так, на то имеются свои причины. Это цвет тревоги, аварии, опасности, бедственного положения. Будь кровь прозрачной жидкостью, подобно поту, мы бы порой даже не замечали травм и не знали бы, когда поранился кто-то ближний. Красная кровь провозглашает свою важность, это охранная сигнализация, которая срабатывает, если произошло тягчайшее из всех нарушений: когда человек покалечился или лишен жизни.

Кровь Дианы Брэй кричит струями и капельками, подтеками и мазками. Она нашептывает о том, кто, что и как сделал и, в некоторых случаях, почему. Жестокость ударов проявляется в скорости и объеме вылетающей в воздух кровяной струи. Отброшенные с орудия убийства капли при повторных замахах говорят о количестве ударов, которых в нашем случае было как минимум пятьдесят шесть. Точность подсчетов затрудняется тем, что временами одна струя накладывалась на другую, и выяснить количество этих наложений — все равно что узнать, сколько раз молоток ударил по гвоздю, пока тот окончательно не вошел в древесину. Карта ударов в этой комнате совпадает с тем, что я прочла на теле Брэй. Множество трещин и разрывов плоти попадали друг на друга, и порой кости были настолько раздроблены, что я сбилась со счета. Ненависть. Неукротимая жажда крови и ярость безумного желания.

Никто и не пытался убрать следы произошедшего в хозяйской спальне, и то, что предстает нашим взорам, кардинальным образом расходится со спокойствием и стерильностью остальной части дома. Для начала тут есть некое подобие массивной ярко-розовой паутины, сплетенной нашими техниками, которые работали на месте преступления. Они применили метод натяжки, наглядно демонстрирующий траектории полета капель, которые здесь повсюду. Делается это, чтобы определить расстояние, скорость и угол, а затем с помощью математической модели вычислить точное положение тела Брэй на момент нанесения каждого из ударов. В результате получился некий образчик модернистского искусства, странный рисунок, похожий на прожилки на листьях фуксии; он уводит взгляд к стенам, на пол и потолок, на антикварную мебель и четыре богато украшенных зеркала, перед которыми Брэй когда-то восхищалась своей яркой чувственной красотой. Лужицы свернувшейся крови на полу высохли и стали жесткими, точно густая черная патока, а огромная королевская постель, где тело хозяйки было столь грубо выставлено на всеобщее обозрение, выглядит так, словно кто-то банками плескал черную краску на голый матрас.

Бергер молча смотрит, не в силах отвести взгляда, и я прекрасно понимаю, что она при этом чувствует. Она безмолвно впитывает в себя то, что на самом деле ужасно и пониманию вообще не подлежит. Этого рассудок объять не в силах. Моя спутница заряжается особой энергией, которую по-настоящему способны оценить лишь люди, чья жизнь — борьба с насилием и жестокостью. Особенно — женщины.

— Где постельное белье? — Бергер открывает папку-гармошку. — Простыни отправили в лабораторию?

— Так и не обнаружены, — отвечаю я, и мне тут же вспоминается обгоревший номер в мотеле рядом с палаточным лагерем. Там тоже не было белья. Кстати, Шандонне утверждал, что из его парижской квартиры исчезало постельное белье.

— Сняли до или после того, как она была убита? — Бергер вынимает из конверта фотографии.

— До. Здесь на голом матрасе кровавые отпечатки. — Захожу внутрь комнаты, обходя нити, длинными тонкими пальцами изобличающие Шандонне. Показываю спутнице необычные пятна на матрасе, кровавые полосы, оставленные рукоятью обрубочного молотка. Бергер сначала не заметила рисунка. Смотрит, слегка нахмурившись, пока я, исполняя роль гида по ужасающим сексуальным фантазиям маньяка, расшифровываю для нее хаос черных пятен, отпечатков рук, размазанных потеков, где, как мне кажется, находились колени преступника, когда он навис над распластанным телом.

— На матрасе ничего не отпечаталось бы, если бы во время нападения на постели было белье, — поясняю я.

Бергер изучает фотографию: покойница лежит навзничь посреди матраса, на ней черные вельветовые штанишки и поясок, нет ботинок и носков, выше талии одежда отсутствует, а на левом запястье — разбитые вдребезги золотые часы. Золотое кольцо на размозженной правой руке вбито в палец по самую кость.