Широк. Деньгами сорит. Не обеды — пиры. Благодетельствует. Таких, как Степка, — в каждом углу. От обилия ординарцев и просто ближних казаков в глазах рябит. Калмыки, башкиры, крымские татары. Князь Хункалов, князь Балатуков, Усеин Газы-Мурза Адилеев… Вещи на квартире роскошные, дорогостоящие. Если б еще и баб сюда — прямо тебе царский двор. Как и при каждом дворе, первое дело — перешептывание, перемигивание, козни. Не против атамана, упаси Бог! За атамана, Матвея Ивановича, против завистников, интриганов, соискателей царской милости.

Враг не страшен, его побьем. Не это главное. Главное — кого наградят? Оценят ли по заслугам?

А бессмертный вопрос: кто кому подчиняется?..

Казачьи полки, почитаемые отдельным корпусом, стояли меж двумя армиями, но в результате Багратионова передвижения стали ближе ко 2-й, хотя и подчинялись 1-й. Оба командующих армиями и Платов чинами равны. Донцы, в корпус не входящие, а числящиеся по 2-й армии, временно подчинены Платову…

Любезнейший князь Багратион, зная за казаками некое своеволие, писал Платову по-восточному тонко: «Поставляя особенным удовольствием объясниться с Вашим высокопревосходительством, я сим покорнейше прошу Вас, милостивый Государь мой…» Но писал не своей рукой, через адъютанта. Ну и Платов не своими глазами читал. Тер подбородок, вслушиваясь в витиеватую речь, как кошка в мышиный шорох: «Как? А ну, еще раз…»

«… Пользуясь благорасположением Вашим ко мне, и в самих предметах, к общей пользе оказываемых, я взаимно постараюсь быть угодным и Вашему высокопревосходительству…» — читал Курнаков.

Платов усмехался. Обязательный и приветливый князь Багратион нравился ему гораздо больше лишенного вкрадчивости Барклая.

Говорил об этом вскользь несколько слов.

Ближние люди вполголоса начинали обсуждать и сравнивать командующих, что о ком прознали. Матвей Иванович щелчком подзывал слугу, пальцем молча показывал ему, кому поднести «горчишной», слушал дальше…

Барклай — немец, и сын у него на французской службе. Пишет, пишет, вроде за всех подрядился, а в штабе — неразбериха. Завистников у Барклая — море. Сам Аракчеев его не любит. Но немцы, ясное дело, за него.

У Багратиона завистники, конечно же, есть, но меньше. Очень уж обходителен! Всех очарует! Кроток, щедр, зла не помнит. Доброй души человек.

У Барклая состояние скудное, хозяйства нет никакого, жена, ясное дело, немка, немолодая уже, дети…

Багратион опять же был достатка среднего, но с молодых лет расточителен и дружков богатых имел. При Потемкине, при Салтыкове в бессменных ординарцах начинал. Карьеру на бабах сделал… (тут Матвей Иванович снова щелчком подзывал слугу, чтоб поднес казакам). После Итальянского похода, обласканный царем, подкатился он к самой царевой дочери. Но тут ему, конечно, ходу не было. Сам царь спешно нашел ему жену, богатую, но распутную, из своей дальней родни, и монаршей волею женил. Теперь — шеф лейб-гвардии Егерского полка, должность сия дается лицам Императорской фамилии. Ни черта не боится. Любимый ученик Суворова…

И снова усмехался Платов и указывал слуге налить донцам по третьей.

Живал он в столице и знал такое, что верным казакам и не снилось, догадывался, кто стоит за стремительно взлетевшим Багратионом и что стоит. Считая себя физиономистом, с усмешкой сравнивал салтыковский и багратионовский образы. Выходило, что князь Петр — сводный братец покойному Императору… Суворов… Что касается Суворова, то Платов знал его мало, а первое впечатление выдавало в нем человека стремительного и раздражительного, легко терявшего хладнокровие и потому позволявшего увлечь себя на поспешные шаги. Мало ли кого он любимым учеником называл!.. Вон, Денисова называл, Адриана Карповича. А таких, как Денисов, на Дону до черта…

Тут атаман ловил себя на мысли, что таких, как Денисов, конечно же, немного: и на Дону и в России Денисовы в большой силе, цепко держат лейб-казачий полк, «примолвили» там разных выскочек из донской глухомани.

…Между прочим, в Итальянском походе Денисов вызвал Багратиона на дуэль…

На самом интересном месте, когда Платов уже начал снисходительно поучать ближних своих и открывать им глаза, прискакал посыльный с важным пакетом. Прочитал Матвей Иванович…

— В поход, казаки! Обходят нас, если уже не обошли…

— Как обходят?.. Войны ж нету…

— Нет, так будет. Собирайтесь!

Засобирались, забегали. Брали с собой всё, что можно забрать. Потянулись из Белостока на восток казачьи сотни.

На пятый день, 11-го, сам Платов с Атаманским полком и донской артиллерией выступил из Белостока в Гродно, из Польши в Литву. Шли безостановочно в виду неприятеля, чьи партии по ту сторону рубежа так же пылили от Липецка на восток. В начальниках чувствовалось тайное волнение, постоянно оглядывались казаки, беспокоились лошади.

Жители разбегались. Лишь ушастые, грязные евреи неподвижно, черными столбами, стояли у своих жилищ.

Еще на походе с Дона к границе, впервые увидев, Степка принял их за монахов из-за длинной черной одежды и черных шапочек.

— Иноки, что ль? — спросил он у казаков.

— Жиды, — коротко ответил один.

— А-а… — вспомнил Степка. — Вот это кто…

В Белостоке Степка поневоле приглядывался к ним. Довольно высокие, с длинной рыжей бородой, худые, гибкие, подвижные, болтливые, они жадно и недоверчиво смотрели исподлобья, потом подбегали, заговаривали, предлагая всё что угодно: водку, сукно, сапоги, женщин. Получив отказ, проходили как мимо пустого места.

По дороге от Белостока до Гродно — а ехал Степка с обозом, на переход опережавшим Атаманский полк, — столкнулся с ними еще раз.

В местечке, где остановился шедший перед обозом казачий полк, вдруг разом вспыхнули вопли и плач, да так резко, что Степка вздрогнул, решил, что враги напали. Когда подъехали, увидел — толпа евреев, один грязнее другого, падала ниц перед полковым командиром.

— Чего это они?

— Жалятся… — усмехнулся командующий обозом сотник Шершнев. — Обидели их…

Здесь же остановились перепрягать. Один из вопящих вскочил, подбежал к Шершневу, поцеловал край кафтана и склонился к уху, что-то предлагая. Шершнев без разговоров дал ему в зубы. Вопли и плач вспыхнули с новой силой и стали нестерпимы. Шершнев распоряжался, не обращая на все это внимания.

Отъезжая, он снизошел на немой вопрос растерянных Степкиных глаз:

— Шпионы. Все скрозь шпионят. Промысел у них такой. Торгуют, немецкий язык знают. Ты к ним только подойди, им про тебя уже все известно: чего тебе надо, чего ты ищешь. Ловкачи…

— Чего ж их не вешают, раз шпионы? — спросил Степка.

— Всех не перевешаешь, — вздохнул Шершнев. — Они как вши. Давишь их, давишь… нет, невозможно! И уговорить их нельзя, мол, вы ж нас не кусайте. Не уговоришь и не передавишь. Вот так-то. Выход один — надо мыться. Не подпускать их к себе и близко, язык опять же за зубами держать. Чуть что — в морду. Молчком… Понял?