6 января. Вторник. Сегодня [не знаю почему] не было обычного выхода во дворце; на церемонии водосвятия присутствовали, кроме духовенства, только великие князья.

Обыкновенным порядком был я с докладом – сначала один, а потом с Гирсом. Государь встревожен ходом дел под Геок-Тепе, зато доволен известиями из Пекина и Берлина. Кояндер прислал копию с любопытной записки, поданной китайскому правительству каким-то сановником, который дает совет теперь быть уступчивым, чтоб избегнуть войны, но продолжать настойчиво и не жалея средств вооружаться и усиливаться, дабы в свое время быть более, чем теперь, готовыми к борьбе с европейскими противниками. По всему видно, что записка эта выражает действительно принятую китайским правительством политическую программу.

Возвратившись из дворца домой, я поспешил известить по телеграфу начальников наших дальних пограничных округов, чтобы они приостановили все новые военные меры, сопряженные с расходами и предположенные исключительно на случай разрыва с Китаем; но вместе с тем подтвердил, чтобы занялись разработкою плана для будущего военного устройства наших пограничных с Китаем окраин ввиду выяснившегося намерения нашего гигантского соседа развить и преобразовать свои военные силы. Уже теперь Китай не тот, каким был лет 15 тому назад; а кто знает, каким будет он впредь через 15 лет.

10 января. Суббота. Вчера было у меня вторичное совещание по университетскому вопросу. На сей раз мы, по предварительному соглашению с Сабуровым, графом Лорис-Меликовым и некоторыми другими из членов совещания, ограничили вопрос только предположением о преобразовании инспекции студентов и подчинении ее ректору и правлению. Однако же и при таком ограничении вопроса не избежали мы продолжительных и горячих прений только из желания некоторых членов излить свою желчь на новое Министерство народного просвещения. Опять отличились ядовитыми речами Делянов и Победоносцев. К общему удивлению, Исаков примкнул к этим двум пессимистам, в глазах которых студенчество представляется в виде толпы извергов и негодяев, с которыми ничего не поделаешь, какое бы ни придумывалось устройство университетского быта.

Когда вся желчь была излита, все, кроме одного Делянова, заявили с некоторыми оговорками согласие на предложенную меру и даже вынуждены были признать, что университетскому начальству невозможно поставить в обязанность строго преследовать всё то, что запрещалось прежними драконовскими правилами: студенческие столовые, читальни и т. п.

Совещания наши выказали ясно, что дух, царивший в бывшем министерстве графа Толстого, и теперь еще имеет горячих поборников, которые подкапываются под нового министра; с другой стороны, выказалась также слабость и простодушие этого министра. Андрей Александрович Сабуров – хороший, доброжелательный и честный человек; но он не в силах будет долго удержаться на своем трудном посту. Он сохранит его, только пока его поддерживает всемогущий в настоящее время граф Лорис-Меликов.

Сегодня государь спросил меня о результате наших совещаний. Впрочем, он уже знал из доклада графа Лорис-Меликова о первом заседании, что предположения Сабурова, поддержанные мною в Ливадии и предварительно уже одобренные самим государем, встретили упорную оппозицию.

Сегодня после моего доклада был доклад Гирса; в политике нет ничего примечательного. Продолжается обмен телеграмм и депеш по греко-турецкому вопросу и по другим, менее важным.

Между тем в последние дни произошли у нас значительные перемещения должностных лиц. Киевский генерал-губернатор генерал-адъютант Чертков обиделся ревизией сенатора Половцева и подал прошение об увольнении от должности. Предположено переместить в Киев генерал-адъютанта Дрентельна, на место которого в Одессу – князя Дондукова-Корсакова, а в Харьков назначить князя Святополк-Мирского (старшего). В то же время перемены и в личном составе Петербургского военного округа: князь Имеретинский по настойчивому желанию наследника цесаревича увольняется от должности начальника окружного штаба и замещается генерал-адъютантом Розенбахом, к которому наследник привык во время командования гвардейским корпусом. На место Розенбаха начальником корпусного штаба назначается генерал-майор Игнатьев, командир кавалергардского полка. Все эти перемещения должны быть объявлены на днях.

Сегодня же было у меня совещание по вопросу о предполагаемых изменениях в устройстве Военно-топографического училища и состоящей при нем учебной команды. После того был у меня полковник Пржевальский, только что возвратившийся из четвертого путешествия в Китай. Пржевальский приобрел в Европе известность замечательного путешественника по необыкновенной энергии, выказанной им в трудных и даже опасных странствованиях среди диких пустынь Внутренней Азии. Он представлялся сегодня государю, который принял его особенно благосклонно. Сам Пржевальский и все его спутники получили награды. Знаменитому путешественнику готовят разные чествования.

Обедал у меня поручик Ползиков, адъютант болгарского князя Александра, присланный сюда с письмом к государю и с разными поручениями. Рассказы приезжих из Болгарии представляют тамошнее положение дел не в розовом цвете. Генерал Эрнрот, о котором все без исключения отзываются с большими похвалами, не хочет оставаться военным министром; а с удалением его угрожают общим бегством и другие, более заметные русские офицеры. Князь Александр не может примириться с положением конституционного князя в полудиком маленьком государстве. По всему видно, что его не покидает мысль о военном coup d’état. В письме к государю есть такая фраза о том, что «даже и граф Милютин должен признать долготерпение», выказанное князем Александром, при теперешней «невозможной» конституции. Это намек на те разговоры, которые я имел с ним неоднократно во время пребывания его в Петербурге, и на советы мои не прибегать к замышляемому им перевороту. Эти же замыслы князя Александра, поддерживаемые некоторыми иностранными агентами (в особенности австрийским тонким дипломатом графом Кевенгюллером), кажется, и составляют существенную причину нежелания генерал Эрнрота оставаться болгарским военным министром.

13 января. Вторник. В прошлое воскресенье обычное у меня вечернее собрание было многочисленнее и оживленнее обыкновенного. Знаменитый наш полковник Пржевальский приехал ко мне прямо с обеда, который давали в честь его офицеры Генерального штаба. Мои гости с любопытством слушали его интересные рассказы.

Вчера, в понедельник, было короткое заседание в Государственном совете; но после заседания я оставался довольно долго для объяснений с Абазой, Сольским и Старицким по делу о расчетах с товариществом, продовольствовавшим действующую нашу армию в последнюю войну. Сегодня же докладывал я государю о дальнейшем направлении этого сложного и запутанного дела. Как само товарищество, так и Старицкий, и Сольский, и даже Абаза клонят на мировую. Вопрос лишь в том, какие основания принять для определения цифры надбавки к сумме, которая уже присуждена комиссией Старицкого в уплату товариществу.

После доклада моего и Гирса я председательствовал в Комитете по делам польским. Обсуждался первый отчет, представленный государю новым варшавским генерал-губернатором Альбединским. В отчете этом снова возбуждаются принципиальные вопросы, по которым необходимо дать генерал-губернатору положительные указания от Комитета. Поэтому пришлось толковать довольно много; к счастью, не оказалось слишком большого разномыслия и нетрудно было по всем вопросам прийти к единогласным заключениям.