Целитель молчал и смотрел на дэймоса, ожидая, что он скажет еще.

– Ценю ваше мужество, цел ер Миракс, – произнес тот снисходительно. – В такой ситуации сохранять самообладание непросто. Свалка будет полностью сожжена. Людей, живущих на ней, убивают. Впрочем, такие, как они, не достойны жизни. Давно пора было смести всю эту помоечную заразу и очистить город.

Рассуждая, крадущий одновременно заряжал капельницу. Вешал на стойку пакет с прозрачным содержимым, придвигал конструкцию ближе к кушетке. И все это спокойно, обыденно, почти равнодушно.

– Уничтожите свалку и куда будете девать мусор? – спросил целитель, непроизвольно напрягая руку, куда должна была вонзиться игла.

– Переработаем, – усмехнулся дэймос.

– Сначала готовят необходимые условия, подготавливают среду, а лишь затем убирают прежнюю систему.

– Именно этим мы и занимаемся сейчас. – Фарис внимательно, с интересом посмотрел на эпиоса. – Мы ведь говорим о промышленных и бытовых отходах, целер Миракс, не так ли? Или это аллегория?

Он наклонился над Мусорщиком и ловко, видна была долгая практика, ввел иглу в вену.

– Хотите упрекнуть меня в жестоком обращении с местным населением?

– Нет, – ответил тот сквозь сжатые зубы, – вам нет дела до моего мнения.

– Именно. – Дэймос поправил пакет, регулируя течение жидкости по трубке, покосился на пленника. – Не напрягайтесь. Этот раствор предназначен для того, чтобы вы не умерли.

Он знал, что его будут пытать. Но одно дело знать, а другое – мучительно ожидать пытку.

– Того, кто умеет лечить, можно заставить насылать болезнь, – спокойный голос Фариса сопровождался тихим металлическим позвякиванием. – А кто насылает болезнь, умеет и лечить.

– Ложь! – резко произнес Мусорщик, понимая, что приятная беседа сейчас прервется. – Вы не можете исцелять! Ламносы калечат здоровых ради того, чтобы они унижались, молили о спасении или платили за него. И только после этого вы исправляете то, что вызвали сами. Или, если обладаете достаточной мощью, способны отменить воздействие другого дэймоса.

Фарис не стал приводить доводы, опровергающие эти слова или, наоборот, подтверждающие мнение целителя. За него это сделала боль. У нее нашлись поистине убийственные аргументы, заставившие умолкнуть голос разума.

Жгучая дорожка ползла от щиколоток к коленям, разъедая и прожигая ткани. Все глубже и глубже.

– Едкий натр, – любезно пояснил дэймос, – вызывает сильнейшие термические ожоги. Это в продолжение темы двойственности одного явления. Одно и то же вещество можно использовать для производства шоколада, выпечки, размягчения маслин, изготовления тканей. Нейтрализации отравляющих веществ, таких как зарин, например. Тот же самый натр в дыхательных аппаратах – ребризерах помогает очищать выдыхаемый воздух от углекислого газа. – Крадущий наклонился над целителем, рвущимся из ремней от язвящей, жгучей боли, и рявкнул в его лицо, залитое потом: – Мы разрешаем вам дышать!! Пока разрешаем.

Он с размаху вогнал в плечо Мусорщика скальпель. Острие пробило плоть насквозь и вонзилось в кушетку.

– И когда ты сходишь с ума от боли, цел ер Миракс, так ли важно тебе, кто причинил ее? Ламия, сбой в генетике, вирус или несчастный случай. Думаешь, людям будет до этого дело? Главное, что избавление возможно.

Он вырвал скальпель из тела пленника и провел неспешный разрез по лбу, под линией волос. Кровь хлынула толчками, заливая лицо. Сознание замерцало, обещая блаженное забытье. Но это был обман, потому что забвения не наступит.

– Боль – мощный разрушитель барьеров, – голос Фариса становился то едва слышным, то оглушал.

И целитель знал, что теперь он будет звучать всегда, вбиваться в уши ржавыми гвоздями, лязгать в черепной коробке, скручивать нейроны, искажать смысл, извращать реальность, закрепляя каждое слово ожогом, раной, переломом. Пока эпиос не поверит…

Темнота приближалась.

В краткий миг балансирования между двух реальностей, сна и яви, Мусорщик увидел загорелое лицо, склоненное над ним. Широкая переносица, высокий лоб с легкими продольными мимическими морщинами, чуть выдающийся вперед подбородок, серо-зеленые глаза… Услышал настойчивый голос:

– Где? Назови место!

– Не знаю, – прошептал он и провалился глубже, туда, где ждал прежний неумолимый собеседник.

Безопасный тихий уголок его подсознания превратился в камеру пыток, более изощренную, чем наяву. Кресла, диваны, столы, даже рама от зеркала изменились. Они больше не выглядели обычными предметам мебели из дерева и металла. Сиденья, спинки, подлокотники, столешницы оказались сделаны из фрагментов человеческих тел – спин, грудных клеток, бедер и кистей рук.

Но самое ужасное, те не были мертвыми. Кожа, натянутая на каркасы костей, истекала кровью, конечности вздрагивали и сокращались, в складках ткани виднелись закаченные глаза и разинутые в крике рты.

Мусорщик сидел в таком живом кресле, всем телом ощущая его бесконечную агонию. Руки и ноги эпиоса держали стиснутые человеческие челюсти, из-под зубов текла его и чужая кровь, голову прижимали к спинке пальцы, вцепившиеся острыми ногтями в затылок, волосы, шею…

Лучше было терпеть собственную боль, чем видеть и чувствовать все это безумие. Он рванулся, понимая, что начинает терять контроль над собой, над своими мыслями, но не мог освободиться даже от охвативших его отчаяния и безысходности.

Из зеркала, превратившегося в коридор, хлопающего окровавленными клочьями плоти, выступила знакомая тощая фигура. Танатос, устроивший в его подсознании праздник смерти, ухмылялся тонкогубым ртом, демонстрируя длинные лошадиные зубы.

– Знал, что тебе понравится.

Он небрежно опрокинул небольшой столик, и Мусорщик увидел, что его крышка сделана из расплющенного лица Гора.

– Они все здесь, – дэймос обвел помещение широким жестом костлявой руки, – твои друзья с помойки. Для каждого нашлось место.

Кандалы-зубы глубже вонзились в запястье целителя, перегрызая вены. Кровь полилась на пол.

– Жаль, твой дружок-серфер сдох. Я бы нарезал из него ремней.

Он наклонился, поднял обугленную голову с тянущимся за ней позвоночником и небрежно бросил ее на колени плененного мастера снов. Позвонки, словно лапы хищной многоножки, впились в его тело, хребет изогнулся по-змеиному, поднимая череп с клочьями сгоревшей плоти. Эпиос узнал искаженные почти до неузнаваемости черты Трерис, посмотрел в ее безумные, белые глаза, горящие слепой ненавистью. В туже секунду оскаленный рот вонзил острые обломки зубов в его шею, выдирая окровавленные куски.

…Кошмар оборвался, для того чтобы продолжиться в реальности.

Миракс открыл глаза, почти с облегчением увидел белые лампы, серые стены, лицо Фариса в маске. И его снова захлестнула боль. Было не важно, что ее причиняет – химическое соединение, скальпель или электрический ток.