– Может, и врет, – согласился Карочей, – Но этому Бахраму нет никакого дела до боярина Драгутина, он послан к нам за Лихарем. Он за ним давно уже охотится. И раз уж этот Бахрам признал в Драгутине Шатуна, то, значит, так оно и есть. Ты же не будешь отрицать, что Искар Шатуненок вылитый Драгутин?

Вспомнив своего недавнего соперника в бойцовском круге, Рогволд вынужден был признать, что ган, скорее всего, прав. Но ведь это сходство могло быть случайным.

– А в санях боярина Драгутина Шатуненок тоже оказался случайно? – ехидно спросил Карочей. – Покойный хазар Гаюн видел его и клялся, что убил. А мечник Брех уверял Горазда, что Искар сгорел в огне вместе с братаном Осташем. На поверку оказалось, что оба живехоньки.

– Врал, наверное, Брех, – поморщился Рогволд. – Знаю я этого сукина сына. И жалею, что не повесил.

– Слова Бреха подтвердил хазар Гудяй, – возразил Карочей. – Ну и что это, по-твоему, если не колдовство?

Рогволд не возражал, что Шатуненок связан с нечистой силой. Мечник Клыч был в медвежьем капище, где этого Искара зачали и на свет произвели под присмотром злых духов.

– Что-то мне Зоря говорил о медвежьем капище, а я запамятовал. Знак какой-то Клыч там нашел золотой.

Дабы не ломать зря голову, Рогволд подошел к двери и кликнул мечника. Зоря явился с охотою и с благодарностью принял кубок из рук князя.

– Даджбоговым был тот знак, – охотно поделился услышанным от Клыча Зоря. – Клыч во хмелю был, а Садко его локтем под бок толкал, чтобы не болтал лишнего. Такой знак дается только самым ближним к Солнечному богу ведунам.

– Что я говорил! – торжествующе воскликнул ган Карочей, когда за Зорей закрылась дверь. – Какие тебе еще нужны доказательства, князь Рогволд?

Рогволду не оставалось ничего другого, как почесать затылок. Как ни крути, а выходит, что этот Драгутин человек подозрительный. Если он вообще человек. К тому же непонятно, какие он преследует цели.

– Цель-то как раз понятна, – возразил ган Карочей. – Он во что бы то ни стало хочет рассорить князя Всеволода с каганом Битюсом. И пока они будут ратиться, оборотень приберет к рукам радимичские земли.

– Драгутин радимичам чужой, – покачал головой Рогволд. – Власти ему здесь не обрести, все равно, человек он или оборотень.

– Это для вас он чужой, а для урсов, которые почитают Шатунов, как богов, он свой.

Особого доверия к скифу Рогволд не испытывал, но ведь и возразить Карочею было нечего. Каша заваривалась крутая, а расхлебывать эту кашу придется, скорее всего, Великому князю Всеволоду. Рогволд хоть и не пользуется доверием старшего родовича, но в беде его не оставит. Боготурское слово, данное Великому князю, требует от Рогволда твердо стоять за его интересы. Да и не может князь Берестеня допустить, чтобы на его земле плели сети чужаки, которым радимичская кровь что родниковая водица.

Всемила, проводив нежданно нагрянувшего боготура Торусу, впала в задумчивость. Осторожный боготур долго ходил вокруг да около, но в конце концов высказал кудеснице свои сомнения по поводу боярина Драгутина. И эти Торусовы сомнения больно царапнули по сердцу первой Макошиной ближницы. Самое неприятное в этих подозрениях – Искар. Вспоминая лицо отрока, Всемила мысленно соглашалась с боготуром и корила себя за то, что не углядела несомненного сходства. Хотя при первой встрече что-то шевельнулось в ее душе, словно она увидела кого-то родного, но слегка подзабытого. А теперь с уверенностью можно сказать, что опознала она в нем, пусть не разумом, а сердцем, Драгутина двадцатилетней давности. Совсем молоденькой была тогда ведунья Всемила, всего шестнадцать лет было за ее плечами, но, несмотря на юные годы, место ее было не последним близ богини. Вознеслась она не собственными стараниями, а величием семьи и рода. Князь Гостомысл Новгородский был ее отцом, и об этом знали все, кому положено знать. Драгутин тогда был изгнанником, по его следу шли люди его дядьки Богуслава с единственной целью извести мятежного боярина, вздумавшего бунтовать против Великого князя полян. Князь Богуслав склонялся к чужому богу, а потому беда молодого Драгутина могла обернуться бедою для всех ближииков славянских богов. Немногие тогда это понимали, а в окружении тогдашнего Великого радимичского князя угнездилась измена. Великий князь молчал, когда его сыновья Борислав и Богдан в открытую похвалялись своей близостью к кагану и заявляли о намерении отринуть правду Велеса-бога. Драгутин был для них костью в горле. Грядущую опасность понял не только князь Гостомысл, поняли ее и кудесник Вадимир, ранее непримиримый в отношении даджан, и ведун Сновид, тогда еще не первый, но весьма влиятельный среди Велесовых ближников.

А потом появился Лихарь… Точнее, он появился одновременно с Драгутином. Самым неприятным для тогдашнего Великого радимичского князя было то, что Лихарь приходился сыном Листяне Урсу и внуком Ичкирю Шатуну, которых их соплеменники почитали как богов. Сразу же зашевелились притихшие после смерти Листяны урсские ганы. Да и старейшины многих радимичских родов заволновались, рассчитывая при поддержке кагана оттеснить ведунов от городских столов. Старая распря между родовыми ганами и ведунами, почти сошедшая на нет в последние десятилетия, грозила вспыхнуть с новой силой. В такой ситуации Великий радимичский князь Будимир, терявший последние силы из-за тяжелой болезни, вполне мог объявить преемником не боготура Всеволода, а сухорукого Борислава, любого кагану Битюсу, тогда только-только утвердившемуся на вершине власти.

Всемила поднялась с лавки, подошла к дверям и крикнула прислужнице, чтобы позвали стражницу Малушу. Следовало предпринять упреждающие действия, дабы не нажить в будущем большой беды. Неужели Драгутин обманул ее тогда? Сделать это было, конечно, нетрудно. Ведунья Всемила была слишком молода и доверчива. Мир, в который она попала волею родовичей, оказался слишком сложен для неокрепшего разума, а потому и жила она тогда, больше полагаясь на сердце. С тех пор утекло много воды, и в этом мире для кудесницы Всемилы почти не осталось тайн, но даже при нынешней ее опытности сердце вдруг напомнило о себе в полный голос и на какой-то срок заглушило, похоже, голос разума.

– Поезжай на выселки у Поганых болот, – сказала Всемила вошедшей Малуше, – найди Ляну и передай от моего имени приказ вернуться в обитель немедленно. А по пути загляни к боготуру Вузлеву, и, если застанешь у него Божибора, то передай «белому волку», что я хочу его видеть.

Всемила ревновала, глупо было от себя это скрывать. Но дело было не в ревности, а в том, что поведение Драгутина вполне можно было расценивать как предательство. Речь шла не только об измене Всемиле, но и об измене делу божьих ближников и славянской правде. Если подозрения Торусы подтвердятся, то прощения боярину Драгутину не будет ни от кудесницы Всемилы, ни от «белых волков» Перуна. Даджан, видимо, упустил из виду, что имеет дело не с глупой девчонкой, обмирающей от счастья в его объятиях, а с зрелой женщиной, которую богиня Макошь сделала своей наместницей в славянских землях.