По Москве, как водится в таких случаях, поползли зловещие слухи. Сначала «сарафанное радио» Харламова «похоронило», отправив заодно на тот свет и защитника Цыганкова. Разумеется, «доброжелатели» тут же придумали свою версию ДТП: Харламов, дескать, разбился потому, что «был под мухой». Да и вообще вместе с ним и его женой и Цыганковым в машине ехали и спартаковец Александр Якушев с супругой. Лишь спустя несколько дней обо всех обстоятельствах аварии рассказала главная советская спортивная газета «Советский спорт». Конечно, рассказала скупо, без лишних эмоций, как было принято в таких случаях в советские годы. Но читатель во всех уголках СССР теперь знал, что же на самом деле случилось с всенародным любимцем.

В первые дни после аварии Валерий Харламов понял, насколько крепка его семья, как ценят его родные, близкие да и незнакомые ему до этого люди. «Ребята проявили себя как настоящие мужчины. Как маме нужно было ехать в больницу, так всегда ее кто-то подвозил. А ездила она и днем, и утром, когда возила кашу. И вечером, когда везла Валере ужин. Или Миша Туманов подвозил. Или сама садилась на 50-й трамвай, который шел до “Бурденко” от нашего дома, и доезжала в госпиталь без пересадок. Татьяна Михайлова вообще у меня была личным секретарем, дежурила постоянно, ведь в доме тогда раздавалась масса звонков с предложениями о помощи, с выражением сочувствия. Михайлова на все звонки отвечала: “Всё нормально, всё в порядке. Будет жить! Идет на поправку”. Все ребята, которые помогали нам, проявили себя с самой лучшей стороны. Кто только к нему не ездил, и артисты, его друзья», — вспоминала Татьяна Харламова. «Мы, конечно, сразу к нему в госпиталь примчались. И потом не раз навещали. И наши жены тоже. Вкусненького чего принесем, поговорим, поспорим. Он лежит словно не в больничной палате, а на тренировочном сборе в Архангельском или Новогорске», — вспоминал Борис Михайлов.

В госпиталь нескончаемым потоком шли те, кто хотел проведать попавшего в аварию хоккеиста. Благо Анатолий Фирсов, который пришел навестить товарища, быстро рассказал знакомым, где именно в больничном решетчатом заборе находится «заветная» дыра, а друг Харламова Владимир Лутченко раздвинул ее своими могучими руками. Этим путем в неприемные часы проходили в больницу родные, друзья, знакомые и совсем незнакомые, как впоследствии шутил сам Харламов. Госпиталь был военный, со своим «уставом» и строгой дисциплиной; часы, отведенные для посещения больных, были строго ограничены. «Ребята не могли попасть в госпиталь в отведенные для посещения часы. У них в это время проводились тренировки. Вот и заходили с “черного хода”, — вспоминала Татьяна Харламова. — Однажды Валера позвонил и сказал: “Привези парикмахера, я сильно зарос”. И мы с Татьяной, мастером из модного салона-парикмахерской, тоже полезли в эту дыру. В итоге застряли в госпитале на несколько часов. Татьяна подстригла и Валеру, и еще человек десять. Очередь образовалась. Я даже с маленьким Сашей лазила в этот проем в заборе, чтобы показать его Валере».

В госпитале Бурденко Туманов навещал своего друга каждый день. «Как же! Я же и мать туда возил. Бегоня ему и готовила еду. Там кормили неплохо, но мать есть мать. Она такая темпераментная была женщина. Говорила: “Нет, я поеду, Валерик должен покушать то, что приготовила я”», — вспоминал Михаил Туманов.

«Я был у него в больнице два или три раза. Мы раз с Лутченко были, потом еще с кем-то. Там проходить было трудно. Раз через забор лезли. Тетя Бегоня у него в палате постоянно сидела, он еще влежку лежал», — вспоминал Вадим Никонов.

Зная о том, насколько Харламов с его авторитетом может утешить человека, оказавшегося в беде, к нему в палату положили парня-матросика, который попал под винт корабля и у которого были раздроблены кости ног. «Андрей Сельцовский этому мальчишке делал операцию, восстанавливал ему ноги. У парнишки много было чего перебито, потому что он под лопастной винт попал. Как через мясорубку прошел. И он как раз был в палате с Харламовым. Андрей это сделал для парня специально. Знал, что Валера его обязательно поддержит, такой он был человек. Он относился к матросу хорошо. Сам на костылях, еле ходил, а за парнем, мировая звезда, ухаживал. Тот ожил и стал поправляться на глазах», — вспоминал Михаил Туманов.

«В госпитале у Валеры была лучшая подружка — легендарная соратница Чапаева Мария Попова, та самая Анка-пулеметчица. Ей было уже восемьдесят лет. Но они с Валерой стали лучшими друзьями. Придешь к нему в палату, а его нет. Где искать? “У Анки чапаевской”, — отвечают медсестры. Очень много историй они друг другу рассказывали. Валера говорил: “Мы чесали анекдоты”. Она, кстати, ушла из жизни через три месяца после гибели Валеры», — вспоминала Татьяна Харламова.

Валерию дали возможность тренироваться с гантелями, которые ему принесли в палату товарищи. Был и большой эспандер, с которым он разминался каждое утро. Тренажеров, о которых идет речь в фильме о Харламове, там не было. Забрезжила маленькая, пока еще крохотная надежда, что он сможет вернуться на лед. Видя результат, врачи решили, что Харламову надо «нагружаться». Настал день, когда, зайдя в палату, Андрей Сельцовский улыбнулся и сказал своему пациенту: «Всё зависит от вас. Шансов вернуться на лед немного, но они есть. Вам предстоит нелегкий путь».

Врачи уже потом объяснили Валерию, что его быстрому восстановлению способствовала спортивная закалка. «Хоккеисту не требовались какие-то дополнительные уколы, массажи или прогревания. Организм, все мышцы были подготовлены к этому неожиданному испытанию. Меня не торопили с выходом на лед. Мне давали время. Я мог начать играть и в ноябре, а мог выйти на матчи и спустя пять-шесть недель. И спустя три месяца. Но мне казалось, что я нужен команде. Что для меня хоккей? Ответов может быть много. Один из них — возвращение к нормальной жизни после автокатастрофы, после перелома нескольких ребер и обеих ног», — признавался хоккеист.

«Когда с него сняли гипс и он только начал ходить, он сказал мне: всё, я отыгрался. Я ответил ему: “Харлам, с таким характером, как у тебя, ты. еще будешь играть”», — вспоминал Александр Мальцев. «Еще когда Валерка на костылях ходил, то постоянно говорил: “Я хочу вернуться. Очень хочу”. Он вернулся, работал со штангой, но, видимо, он понял, что таким, как он был, уже не будет», — рассказывал Вадим Никонов.

Еще в госпитале началась неимоверно тяжелая работа по восстановлению организма. «Стиснув зубы, преодолевая страшную боль, глотая слезы, он буквально карабкался к хоккею, что для него было равнозначно — к жизни. Именно к жизни, так как хоккей был для него единственно возможным образом существования», — вспоминал Олег Белаковский.

Начав в госпитале ходить на костылях, он знал, что если сегодня пройдет сотню метров до сквера и обратно, то завтра преодолеет метров на двадцать-тридцать больше, «доковыляет до проходной и обратно», затем, если выдержит эти 130 метров, то на следующий день покорятся и 200. Позже будет удивляться — неужели и впрямь трудно было одолеть эти 100 метров. Выходя каждый день на прогулку, Харламов стал всё меньше опираться на костыли, постепенно перенося тяжесть тела на дрожащие от слабости ноги. Его мышцы ног, которыми он так гордился, уменьшились в объеме, стали какими-то мягкими. «Костыли сменила палка, правда, не хоккейная “палка”, как называют клюшку сами игроки, а обычная. Но до большого чуда — до возвращения в хоккей было еще очень далеко. Многие хоккеисты из других городов, встречаясь с москвичами, задавали один и тот же вопрос: “Как там Харлам?” А в ответ следовало сначала “ходит на костылях”, затем — “с палкой”. И, наконец, долгожданное — “…начал кататься”», — писал журналист Дмитрий Рыжков.