Мериптах задумался. Каждое второе из услышанных им тогда в темноте слов было об Аварисе, но, сказать по правде, он чувствовал себя купцом, который не был пропущен дальше городской набережной. «Царские друзья», «царские братья», великие никем не виденные гаремы, великие неощупанные горы золота, и ещё множество всего другого, но вместе с тем Мериптах очень ясно осознавал, что рассказать ему об Аварисе нечего. Город мужчин, который повсюду охотится за женщинами. Если же вдуматься, то сказать так, это всё равно что ничего не сказать. Мужчины, женщины... Мальчик решил промолчать.

— И вот я спрашиваю тебя, Мериптах, что там может скрываться, за всем за этим? Что могут прятать за такой высокой стеной, через которую даже народной молве не перелететь? Если она переползает через невидимую стену, то в виде безумной старухи, и лепечет нечто несообразное. Ты уже понял, Мериптах, что я человек, повидавший на своём веку много всего. Но ты ещё не всё знаешь. Когда я не мог заработать себе на жизнь ни как лекарь, ни как евнух, ни как рассказчик, я становился разорителем могил. Не отшатывайся, мне известно, что нет у вас в Египте презреннее человека, промышляющего таким ремеслом. Я не брезговал и этим, я разрывал узкие могилы эламитов, вскрывал глиняные канопы с телами островитян, входил в каменные башни мертвецов в стране Наири и никогда не дрожал, ибо нет ничего безопаснее мертвецов, но теперь я дрожу, пока наша лодка приближается и приближается к Аварису. А если Аварис это Дуат, выступивший через жирную почву дельты на поверхность мира? Я не раз бывал в малых приделах загробного царства и не находил там опасности и причины бояться, теперь же боюсь. Не пришло ли время расплаты?

— Ты говоришь про свой страх, но хочешь испугать меня.

Хека яростно поскрёб чёрными ногтями зачесавшуюся ступню:

— А почему бы тебе не испугаться? Разве ты забыл, что я рассказывал тебе о змее, что притворяется царём, когда ему надо выйти перед народом, а потом, когда его одолевает голод, снова становится гадиной в четыреста локтей длиною и с пастью шириною в сорок локтей.

— Я видел Апопа, он...

— Змея, змея ты видел, помни! Ты видел змея.

— Я видел... змея, у него был большой рот, но туда не поместится ладья Ра. И целый человек не поместится. Хотя у него большой рот. Большая голова и большой рот. И толстые руки.

Хека тихо, но раздосадованно заскулил:

— Ты наивный, ты совсем наивный, хотя и где-то витал, хотя и видел Вавилон как на ладони... Но пойми же, что змей не может явиться перед людьми в своём истинном обличье В своём истинном обличье он сидит там, в самом центре Ава риса, обвившись кольцами вокруг дыры, что выпустила его из Дуата. Там, куда он призывает тебя. Когда он среди людей, он всего лишь отвратительный по виду человек. И питается он маленькими, обыкновенными кусками, он... Знаешь, что он ест, Мериптах, когда он не у себя в логове?

Мериптах ничего не отвечал.

— Я видел, я видел, я ведь остался во дворце Бакенсети, когда тебя, якобы умершего, отнесли в «Дом смерти». Нас всех, слуг и гостей, всех, кто оказался там, собрали в одном дворе и стали по одному вводить к А... к змею в его покои.

— Зачем?

— Сейчас я тебе расскажу зачем, сейчас.

В этот момент вырвалось пламя из печи и колдун кинулся спасать готовившееся варево.

Мальчик наблюдал за его суетой и думал над тем, что после рассказанного сейчас одноруким, Аварис, при всей своей опасной странности, стал ему представляться местом, которое скорее влечёт, чем отпугивает. Недаром отец так желал отправить его туда. Может ли отец хотеть несчастья своему сыну? Но тут же всплывали слова дяди, верховного жреца, об этом городе, как о логове всех пороков. Да и из речений ночных голосов вставал образ чего-то слишком могущественного и слишком тёмного. Кроме того, как можно забыть тот удар в сердце ножом, что нанёс князю Бакенсети этот самый правящий Аварисом змей. Может быть, он убил князя за то, что тот хотел вступиться за сына? Но зачем тогда змеи в амбаре?! Мериптах мысленно помотал головой. Всё спуталось. При этом он с тихим холодом в сердце понял, что там, куда он плывёт не по своей воле, уготована ему, Мериптаху, непонятная погибель. При этом он не мог бы сказать, как поступил бы, если бы в его воле было выбирать: плыть туда или отклониться в безопасную сторону. Каково будет дальше жить, зная, что сам отказался от величайшей тайны, которая существует в этом мире.

— Выпей! — Хека протянул ему оловянную ложку, наполненную коричневым варевом, от него шёл смолистый, почти приятный запах. — Не бойся, я только что поил тем же Шахкея. Уж его-то смерть мне никак не выгодна.

Выпив новое лекарство, Мериптах попросил Хеку продолжать рассказ.

— A-а, всё-таки тебе интересно, для чего змей приказал вводить к себе всех челядинцев по одному.

— Интересно.

— Я там не был. Но испугался не царя, а Мегилы, который тогда появился во дворе. Он мог меня узнать, и ты уже знаешь, чем это могло для меня кончиться.

Я допил то питье, что дал тебе, задержал биение сердца, и меня сочли мёртвым. И отнесли на баржу, предназначенную для перевозки тел к месту тайного погребения. Тебя, укушенного змеёй, отправили в «Дом смерти» раньше. На барже я осмотрелся и увидел там очень многих из числа дворцовых людей. Там были все твои друзья, я хорошо запомнил их. Там был такой длинный, со шрамом через лоб.

— Бехезти.

— Был там коренастый мальчик, в чёрном набедреннике, как сын кузнеца.

— Утмас.

— И небольшой мальчик с широким прыщавым лбом.

— Рипу.

— И ещё несколько, все из твоей шумной компании.

— Они были мертвы?

— Да, Мериптах, они были мертвы, были мертвы именно после того, как поговорили с глазу на глаз со змеем. Но и это не самое страшное.

— Что самое страшное? — спросил тихо Мериптах и ему стало страшно.

Хека облизал оловянную ложку своим отвратительным жёлтым языком. Отвернулся в пол-оборота, как бы не желая говорить, а потом сказал быстро, словно стараясь проскочить неприятное место:

— У всех у них была разворочена грудь, вот здесь, в этом месте. И оттуда было вырвано сердце.

Мериптах помедлил немного.

— Вырвано сердце? Зачем? Бальзамировщик достаёт сердце из груди покойного, чтобы положить его в специальный сосуд с отваром. Но Апоп не бальзамировщик.

— Змей! Змей! Говори так. Конечно, он не бальзамировщик. Я бы мог сказать тебе, что думаю, когда спрашиваю у себя — зачем? Мне кажется Апоп... змей, змей, — Хека затравленно оглянулся, — пожирает эти сердца. Это его еда. Я знаю, что по вашим поверьям именно в сердце живёт душа человека, поэтому мои слова кажутся тебе особенно отвратительными. Более того, я не видел собственными глазами, как эта здоровенная пасть, чавкая, брызгая кровью, жуёт молодое сердце какого-нибудь твоего Бехезти, или... Но уж я могу точно сказать, что видел целую баржу, груженную телами мальчиков с разорванной грудью и вырванным оттуда сердцем. Это я видел, и даже клясться не буду в подтверждение, ибо это так и было.