class="p1">– Не надо. – Я начинаю терять над собой контроль, от боли в груди пересыхает горло. Беру бутылку, но Сесилия ее отбирает.

– Не поступай так со мной, – качаю головой, – пожалуйста.

– «Никогда не видел, чтобы он так светился с женщиной, как это было с тобой». Вот что он сказал мне в ту ночь. Вот что ты хотел узнать, когда был трезвым.

Я отвожу взгляд, но Сесилия не отступает.

– Тобиас, он говорил эти слова с улыбкой. Как бы я хотела, чтобы ты видел эту улыбку, потому что сразу бы понял: Дом хотел, чтобы ты был счастлив, даже если тем самым он терял меня. Случившееся между нами было прекрасным опытом, но ты придаешь слишком большое значение недопустимым отношениям. По твоим глазам вижу: ты знаешь, что это правда, но если признаешь ее, то признаешь, что он погиб ради тебя. И спасал, Тобиас, он тоже тебя.

– Сесилия, – умоляю я, чувствуя такое жжение в горле, что начинаю задыхаться.

– Он любил тебя так же неистово и беззаветно, как и ты его. Он был зол, но все же защищал тебя и твое счастье, и потому тебя спас.

– Проклятье! – вырывается у меня, но Сесилия утихомиривает меня и продолжает напирать.

– Правда заключается в том, что той ночью он сначала оттолкнул тебя, а после принял пулю, чтобы защитить меня. Он отдал свою жизнь ради твоей. Ты отказываешься принимать эту правду, и она причиняет тебе самую сильную боль. – Когда я начинаю дрожать, а с губ срывается стон, Сесилия притягивает меня к груди. Она обхватывает меня руками, не желая отпускать, и шепчет правду – правду, которую я всячески силился забыть. – Тебе давно пора посмотреть правде в глаза и принять ее. Я не единственная, кого он той ночью спас, Тобиас. Ты обязан принять его жертву. Даже если злишься на его решение, ты обязан принять, что Дом любил тебя так же сильно, как ты его. Ты обязан принять, что он простил тебя и желал, чтобы ты был счастлив. Ты должен освободиться от оков этой вины, иначе не сможешь принять тот дар, что он тебе оставил.

Прижимаюсь лицом к ее груди и дрожу от напора правды, от которой уклонялся с тех пор, как свет в глазах Дома померк. Я знал, что он мой, как только взял его младенцем на руки, и до того дня, когда он взглянул на меня перед смертью.

– Je suis désolé, Je suis désolé, je suis vraiment désolé, Je suis vraiment désolé[117].

– Ты должен отблагодарить его жизнью, – шепчет Сесилия, пока я довожу себя до изнеможения, чувствуя, как меня охватывает раскаяние. Это не похоже на наказание. Оно гораздо сильнее. Это кровопускание, взрыв и вместе с тем невиданное успокоение. Я ужасно не хочу, чтобы оно наступало, потому как, если это случится, если забуду мельчайший нюанс любого воспоминания, то не смогу его вернуть.

Рассыпаюсь в объятиях Сесилии на части и слышу, как она что-то мне шепчет и водит пальцами по моей коже, по волосам, по спине. Толком не знаю, сколько мы сидим в кресле, но когда наконец прихожу в себя, она не перестает шептать, заливая меня слезами. Я возвращаюсь в настоящее, снова становясь собой – измученным, но вовсе не опустошенным. Это не облегчение, но переломный момент, дарующий толику освобождения.

Потрясенный тем, что мне сейчас открылось, прижимаюсь лицом к ее шее и вдыхаю. Аромат Сесилии успокаивает меня, и я наконец-то могу дышать полной грудью. Смотрю на нее и открываю было рот, чтобы поделиться чувствами, с которыми едва могу справиться, но она качает головой.

– Не смей передо мной извиняться, – нежно говорит Сесилия.

– Не знаю, остался ли я тем, кого ты тогда полюбила, – признаюсь я. – И не знаю, смогу ли когда-нибудь снова им стать.

– Знаю.

– Я никогда не был королем, Сесилия.

– Тут мы с тобой расходимся во мнениях. Ты не видишь того, что вижу я. Может, ты никогда не видел. У тебя перед глазами лишь твои ошибки, и я намерена это изменить. Но для меня ты – все.

Мне становится не по себе, но я не обращаю внимания на это чувство, зная, что сейчас уязвим как никогда. Но с ней я всегда был таким, будь то из-за необузданного желания, которое она у меня вызывает, моей самой темной правды или неослабевающей потребности в Сесилии. У нее всегда получалось проникать в мою душу и ломать стены, чтобы увидеть то, что не удавалось другим.

Из маленькой девочки со шкодливым взглядом она превратилась в женщину с огнем в сердце. Она украла меня первой, и в моем сердце, в сердце истинного вора, это истиная правда.

Несколько минут мы сидим, молча слушая звуки ночи. Пот на моей коже высох, я снова вдыхаю аромат Сесилии и смотрю ей в глаза.

– Можжевельник, – улыбаюсь, от усталости прикрыв веки. – Trésor, ты курсе, что джин делают из можжевельника?

– Не льсти себе, Француз, это чистое совпадение. Я пользуюсь этим лосьоном с шестнадцати лет.

– Это не совпадение. – Провожу рукой по ее крыльям, и от удовольствия ее глаза немного закрываются. – В наших отношениях никогда не было совпадений, и ты должна была уже это понять. Возможно, у жизни извращенное чувство юмора, раз она свела нас вместе, а все внешние силы словно кинули нас. Но, если и существует доказательство того, что двум людям суждено быть вместе, обречены они на то или нет, то это мы.

Несколько минут мы молчим, почти засыпая, как вдруг на подъездной дорожке раздается хруст гравия. Сесилия оживляется, а я обнимаю ее крепче, чтобы она не спрыгнула с моих колен.

– Все нормально. У нас гости.

– Почти три часа ночи. Кто это?

Я кусаю ее губы, и Сесилия толкает меня в грудь, сгорая от любопытства.

– Наш водитель.

Глава 36

Сесилия

Тобиас надевает недавно пошитый костюм от «Том Форд», который привез Ворон на побегушках, когда я уснула, специально по этому случаю. Тобиас потягивает за манжету рубашки, чтобы застегнуть ее, и с ухмылкой смотрит на меня в отражении зеркала. Я немыслимо возбуждаюсь, когда Тобиас рассматривает меня в черном кружевном комплекте белья, пока я выпрямляю утюжком волосы. Я еще не решила, хочу трахнуть или убить его, но точно знаю, что, пока мы вместе, эта дилемма станет обыденным делом.

Но причина моих истерзанных нервов сейчас заключается в том, что я готовлюсь к поездке в Вашингтон и встрече с самим президентом.

Тобиас