Не менее красноречивым свидетельством серьезности намерений королевы было перенесение сроков парламентской сессии, с тем чтобы брачные переговоры продвинулись как можно дальше. Поначалу она была назначена на 22 января, затем срок отодвинули до марта. Тем временем пришло послание из Франции, в котором Генрих III и Екатерина Медичи давали свое благословение на брак, а король при этом добавлял, что готов «подписать любой договор, заключить любой союз, какого пожелает Ее Величество». Пока Тайный совет проводил часы и дни в заседаниях, Симье тоже не терял даром времени, задабривая самых видных придворных, особенно если они не выказывали ему симпатии. Всего он, как говорят, потратил двенадцать тысяч дукатов в драгоценных камнях. Елизавета заверила его, что, как только герцог приедет в Англию, дело будет решено мгновенно, и, словно боясь передумать, заговорила о том, что бракосочетание можно назначить на первую же послепасхальную неделю.

Но мог ли в действительности приезд Алансона ускорить дело? Не говоря уж о большой разнице в возрасте, это был низкорослый и на редкость уродливый человек. Да люди со смеху покатятся, стоит им увидеть рядом высокую стройную женщину средних лет и двадцатипятилетнего карлика с лицом, обезображенным оспой, — словно на нем черти зерно молотили, — и большим носом картошкой. Правда, Франсис Уолсингэм, ныне главный секретарь Елизаветы, а ранее посол во Франции, писал ей несколько лет назад после встречи с Алансоном, что оспины не чрезмерно портят герцога, ибо, с медицинской пунктуальностью поясняет автор отчета, вглубь они не уходят, скорее напоминают небольшие пятна. Впрочем, с той же пунктуальностью продолжает Уолсингэм, на носу они как раз глубокие и, да простит меня Господь, вызывают искреннюю жалость к этому человеку. В письме чувствуется едва скрытое отвращение пуританина как к недоростку герцогу, так и ко всему развращенному французскому двору, что его вскормил.

На портрете, выполненном лет шесть спустя после описываемых событий, перед зрителем предстает действительно очень невысокий, скорее похожий на юношу мужчина с неуловимым взглядом маленьких глазок. Тонкая нитка усов едва касается женственного рта, подбородок почти безволосый. И вообще есть во всем его облике какая-то девичья застенчивость, однако ни намека на зрелость и мужественность. Если Алансон и был великим любовником, то ему на редкость удачно удавалось это скрывать.

В то же время это был, бесспорно, боец и циничный индивидуалист, за которым стояли семья и политические интриги, немало напоминающие те, в которые была втянута в юные годы сама Елизавета. В детстве он был нелюбимым младшим сыном, чуть ли не проклятием семьи, и вырос неслухом и забиякой. Впоследствии герцог принялся интриговать против брата, короля Генриха, — любимца матери, а затем беззастенчиво и самозабвенно (что Елизавете, безусловно, понравилось бы) заигрывать поочередно то с протестантами, то с католиками. Человек, несомненно, беспринципный, Алансон в то же время однажды торжественно провозгласил в присутствии своих приспешников, что «пока на троне сидит его брат, столь презрительно третирующий его, принца крови, ни одному из них света не видать». Такая смелость со стороны коротышки, ростом меньше чем в пять футов, должна была прийтись по душе Елизавете.

Между прочим, именно решимость, даже безрассудная отвага Алансона лежали в основе складывающихся династических связей между Тюдорами и Валуа. Пользуясь наступившей в опустошительной гражданской войне во Франции паузой, Алансон предложил свои услуги в борьбе с голландскими кальвинистами, восставшими против Филиппа II. Ситуация там сложилась весьма неопределенная. В первой половине 70-х годов испанцы полностью контролировали Нидерланды, но затем повстанцы-протестанты — с помощью английского провианта, английских волонтеров и английских денег — добились известного самоуправления и свободы вероисповедания. Влияние Габсбургов пошатнулось, и любой толчок мог привести к военному столкновению. Лестер, хоть и поседевший и отрастивший изрядный живот, мечтал повторить во Фландрии подвиги юности и хвастал, что в ближайшее время наберет такую армию, какую Англия не видела за последние сорок лет. Пока, впрочем, это были только слова, но Алансону, которого во Франции не любили за тщеславие и интриганство, ничто не мешало преследовать собственные цели, было бы только чем платить. Вот вместе с предложением руки и сердца он и обратился к Англии с просьбой ссудить его тремястами тысячами дукатов.

Но с английской точки зрения предприятие это было сомнительное. Ничего, естественно, не имея против укрепления антииспан- ских сил, Елизавета в то же время отнюдь не желала французского господства в Нидерландах, ибо эта территория могла стать плацдармом для броска в Шотландию, а оттуда и в Англию, тем более что такие планы Франция не переставала вынашивать. Если Алансон действительно ищет во Фландрии личной славы — то что ж, ничего худого в том нет, по крайней мере сейчас. Но если его просто используют как таран, тогда эта авантюра может оказаться опасной, и ему надо либо противостоять, либо — решение, конечно, радикальное — выходить за него.

Пришла и прошла Пасха, а королевской свадьбы все не было. Тем не менее брачный контракт был составлен по образцу подобного, уже очень давнего контракта между Филиппом и Марией Тюдор. И те же проблемы возникли перед участниками переговоров с английской стороны. Следует ли мужа английской королевы именовать королем Англии? Какие земли в Англии станут его собственностью, какие — герцогства, и как быть, если жена, что весьма вероятно, покинет земную юдоль раньше его? Далее, как быть с вероисповеданием, ведь Алансон — католик. Должно ли позволить ему отправлять собственный обряд, и если так, то последует ли этому примеру его свита?

Советники трудолюбиво занимались своим делом, не обращая внимания на ропот, возникший в народе в связи с предполагающимся браком, и даже забыв на время собственные распри и личные интересы. Им щедро заплатил Симье, а некоторым вдобавок к тому и испанцы; помимо того, им следовало угадывать и желания королевы, ибо от нее целиком зависело их личное благополучие (особо настороже надо было быть католикам: в том, что касается взяток от иностранцев, Елизавета глаз с них не спускала). Суссекс (вместе с Сесилом) выступал за брак отчасти из чувства верности королеве, а отчасти из желания насолить своему старому недругу Лестеру. Уол- сингэм, чей вес в Совете в последнее время сильно вырос, разрывался надвое. Как фанатичный протестант, он содрогался при одной только мысли о том, что принцем-консортом Англии станет католик, но как яростный сторонник английского вторжения в Голландию против сатанинских сил Испании не мог не поддерживать военные амбиции Алансона, за которым стояли имя и влияние Валуа. Уязвленный Лестер, ревновавший к Симье, был, естественно, против. Играя на чувствах Елизаветы, он прикинулся больным как раз в тот момент, когда она готова была выдать Алансону разрешение на визит в Англию.

Сама же королева, очевидно, ожидала, что советники горячо одобрят ее намерение выйти замуж, ведь вот уже двадцать лет как они только об этом и твердили. Она была готова пренебречь таким препятствием, как вероисповедание будущего мужа (пусть Алансон, если уж ему так угодно, ходит на мессу в собственную часовню), готова была уступить его требованию быть официально провозглашенным королем Англии и даже согласна была на то, чтобы Франции (в контракте был и такой пункт) отошел один из английских портов, где собирались разместить французский гарнизон из трехсот человек, — небольшая, если вдуматься, армия вторжения. Она даже более или менее спокойно восприняла новую формулу — «Франсуа и Елизавета, король и королева Англии», — хотя поначалу подобное ущемление прав ее покоробило, о чем она не преминула в самой резкой форме заявить Симье. Но вспышка быстро угасла, и вскоре Елизавета вновь преисполнилась брачного энтузиазма. Как это ни парадоксально, она действительно хотела выйти замуж и уж меньше всего могла ожидать, что этому воспротивятся ее советники.